Рядом со входом в магазин, фыркнув мотором, остановилась большая серая легковая машина. С переднего сиденья поднялся интересный собой, чисто выбритый, только очень уж уставший с виду мужчина в черном пиджачке, гимнастерке и галифе. В руках он держал огромный букет кремовых роз, штук двадцать пять, не меньше. И большая часть очереди с нескрываемым удовольствием узнала в этом галантном кавалере почтенного Давида Марковича Гоцмана, чтоб он был здоров и богат на долгие годы.
— Вот, — деревянным голосом произнес Гоцман, подойдя к Норе. Она стояла уже у самых дверей, третьей по счету. — Вам цветы.
Она подняла на него свои удлиненные, нездешние зеленые глаза:
— Зачем?
— От меня, — уточнил Гоцман. — Ну… вам.
— Спасибо, — чуть слышно произнесла Нора. — Не надо.
— Почему?
Дверь в магазин приоткрылась, оттуда выпорхнули на улицу уставшие, но очень довольные покупатели, отоварившие свои карточки. Очередь заволновалась. Нору умело оттеснили, и теперь толпа деликатно обтекала Гоцмана и женщину с обеих сторон. Одесситы умели ценить чужие чувства, поэтому даже острили сейчас не особенно громко.
— В очереди за хлебом не стоят с цветами… А потом мне еще в нефтелавку надо.
— Так я вам без очереди возьму… И керосину тоже. Помолчав, Нора подняла на Гоцмана глаза. Он похолодел — столько в них было жесткости и решимости.
— Давид Маркович, это глупо. Я же вам все сказала… А вы… настаиваете. Упорствуете. Зачем?
Вместо ответа Давид, плохо соображая, что делает, схватил ее холодную руку и всунул в ладонь цветы. Нора укололась об острый шип, тихонько ойкнула, чуть не выронив тяжеленную охапку.
— Вот что, Нора… Вот вам букет. Можете мести им улицу… — Заметив, что почтенная дама в пенсне с любопытством глазеет на него, Гоцман вежливо посоветовал ей: — Мадам, глядите в свою сторону!.. А вечером, Нора, я жду вас перед оперным театром. Будем оперу слушать. Все!
Грохнула дверца машины. «Опель», тяжело взревев, отчалил от хлебного магазина. Очередь продолжала с интересом рассматривать Нору. А та стояла, с трудом удерживая двадцать пять тяжелых кремовых роз.
— Я так рада, так рада за Даву Марковича, шо просто нет слов, — вполголоса произнесла почтенная дама в пенсне, обращаясь к соседке по очереди. — Я очень хорошо помню его жену и дочку, и как он их любил, и как он по ним убивался… Я не знаю эту женщину, но мне кажется, шо она будет достойна такого человека, как Дава Маркович. Дава ж Маркович еще молодой мужчина, и у него будет семья, и счастье, и много-много детей, если, конечно, его не убьют какие-нибудь уроды. Шо?..
