Восстановление коалиции. 25 марта четыре союзных державы торжественно возобновили Шомонский договор с целью «сохранить в силе» Парижский трактат и, как гласила грозная оговорка, «с целью дополнить постановления этого трактата». Тщетно Наполеон, пытаясь пустить в ход политику, за неприменение которой в свое время упрекали Людовика XVIII, пытался снова завязать сношения с Россией и отвлечь ее от Австрии и Англии. Он переслал Александру договор 3 января, который по чьей-то непростительной небрежности попал в его руки. Но теперь этот трактат был уже мертвой буквой. Александр, вообще не долюбливавший Меттерниха, выказал последнему свое неудовольствие по поводу этого документа, что, впрочем, ничуть не помешало им столковаться по всем вопросам. Но в отношении англичан Александр не испытывал или по крайней мере не выказывал никакого раздражения. Он велел даже написать Кэстльри письмо, насквозь проникнутое умонастроением 1812 года. Если же он делал вид, что возмущен позицией Талейрана и Бурбонов, подписавших этот договор с Австрией и Англией (что он так легко прощал последним двум государствам), то это происходило потому, что ему выгодно было иметь явный повод к неудовольствию против Талейрана и тем самым предлог, позволявший не брать на себя обязательства опять восстановить на французском престоле старшую линию Бурбонов.
Возвращение Наполеона с острова Эльбы и бегство Людовика XVIII в Гент одним ударом разрушили здание, с таким умом и искусством возведенное Талейраном. Дело в том, что все это искусное построение было основано на реставрации, на принципе легитимизма, в силу которого реставрация была произведена, на провозглашении этого принципа союзниками и на совпадении его с интересами Франции, на сознании союзниками необходимости поддерживать реставрированную монархию и на тех гарантиях мира, которые последняя повторно делала в своих же собственных интересах. Возвращение Наполеона снова отбрасывало Европу к политике факта и силы. «Принципы», по совершенно справедливому замечанию Талейрана, и прежде признавались союзниками лишь постольку, поскольку они ни в чем не противоречили их интересам, а теперь они окончательно превратились в абстрактную формулу, лишенную всякого политического значения. Наступил возврат к правилу Александра, которое было характерно для всей старой дипломатии: «Выгоды Европы — это и есть право». Союзники в весьма жесткой форме дали это почувствовать послу Людовика XVIII. Разыгрываемая Талейраном роль была искусственна. Вся сила Талейрана заключалась в самой силе вещей, а его искусство — в том, что он умел это понимать и использовать. Но как только он лишился прочной опоры, маска упала, и остался человек с необычайным апломбом, поразительно ловкий, но посрамленный событиями, сбившийся в своих расчетах, невыносимый и вызывавший презрение. Он уже больше не разыгрывал роли «министра Людовика XIV», он был теперь не более как министром Иакова II
