— Может, вы посидите? Заходите, Анастасия Семеновна, — пригласил Григорий.
Но соседка отказалась:
— Домой сейчас пойду, ужин надо готовить.
Глаза у нее слезились от ветра, на побелевшей от времени темной жакетке чернели на локтях свежие заплаты. Но туфли на ней были современные: на тонкой подошве и с острыми носами. Видно, попали они к ней с ног дочери.
— Придет поздно, — рассказывала Григорию она, — начну ее точить, а ей хоть бы что. Никак к моим словам не прислушивалась. А чуяло мое сердце, что ничего хорошего из их гулянок не получится.
Об этом Григорий уже слышал от нее. Она приходила к нему вечерами, жаловалась на дочь. С перового взгляда могло создаться впечатление, что она оправдывалась перед ним. Григорий помогал им в хозяйстве: подвозил топку на зиму, заготовлял сено, ремонтировал квартиру. В свою очередь, Анастасия Семеновна убирала у него в доме, носила ему молоко к завтраку, смотрела за его огородом. Вообще он считался в их семье своим человеком. В совхозе его называли женихом Марины. Но стоило сделать ей шаг в сторону, и все изменилось. Семейные связи соседей оборвались. Григорий перестал бывать у них в доме. Людская, молва разжаловала его из почетного жениха в неудачного холостяка. Не желая примиряться с мыслью, что она теперь лишилась надежного зятя, за которым можно было бы ей со, слабым здоровьем жить спокойно, как за каменной стеной, Анастасия Семеновна нападала на дочь каждый день, повелительным голосом гипнотизера выкрикивала:
— Ложись спать! Никуда не ходи!
Но дочь не смыкала век, широко раскрывала глаза, глядела на мать с, изумлением и непокорным упрямством. Она была уже заворожена другим. И когда дочь уходила, Анастасия Семеновна шла к Григорию. Удобно или неудобно было ей к нему обращаться — она об этом не думала. Некому, кроме него, изливать ей свою душу, не у кого искать сочувствия. Заговорщически шептала она ему целый вечер о своем желании сломить характер строптивой дочери. Не оправдывалась она перед Григорием, а искала в нем верного союзника. Но он не подавал никаких надежд на тайный сговор. Тогда она поднималась, трясла седой головой, с укором говорила:
— Ох, Гриша, уж больно ты смирный. Вся шоферня бойкая, а ты какой-то чудной. Мухи не обидишь. Тебя и цыпленок залягает. Куда тебе отвадить от нашего дома Кольку!
И, шаркая ногами, исчезала за дверью.
— Сейчас только начинает прислушиваться к моим словам, — заканчивала свой рассказ Анастасия Семеновна. — Теперь вроде поумнела. Но, может, уже и поздно, — и вопросительно уставилась на Григория.
