Она вскочила и устремилась было к двери, но вдруг схватила остолбеневшего священника за руку.
АКСИНЬЯ. Только поскорее, ради Бога!
И кинулась прочь.
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Беги за ней, дура! Видишь ведь — с ума сбрела!
Прасковья громко вздохнула.
ПРАСКОВЬЯ. За что Он нас так покарал?
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. На все Его святая воля. Кабы я знал!..
Прасковья ходила по хозяйской спальне, неторопливо наводя порядок. Подошла к образам и поправила фитилек лампадки.
ПРАСКОВЬЯ. Вот и все, Матушка Богородица… Вот и схоронили… Съехать бы нам с хозяйкой отседа, не травить душу… А я сегодня на ночь-то молилась? Ан не помолилась… Дай-ка хоть тут… Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе. Царю Небесный, Утешителю, Душе Истины…
Сквозь канонические слова молитвы пробивается подлинный крик Прасковьи.
ГОЛОС ПРАСКОВЬИ. Матушка Богородица! Угомони ты Аксинью! Сил моих больше нет! Тетка ее к себе забрала — а что тетка? Топиться бы не побежала! Матушка Богородица, да у нее ж, моей голубушки, волосики-то за ночь побелели!.. Я-то что?!. А на нее гляжу — а у нее одна прядка темненькая, другая — беленькая… А мне-то что?.. Кто я?.. А она сидит и просит, чтобы не выносили… отец Василий, говорит, придет — исповедовать, причащать и соборовать… Нельзя, говорит, без исповеди… Нельзя с собой в могилу все грехи брать… А я-то что?.. А она меня прочь гонит! Разве я виновата?.. А она-то знай одно твердит — пусть лучше я, твердит, помру без покаяния!.. Разве ж можно на себя смерть накликать? Да и без покаяния? Усмири ее, укроти ее, Матушка Богородица!..
Встав с колен, Прасковья медленно вышла. Часы пробили полночь. И в дверях появилась Аксинья — вся в белом.
Аксинья прокралась в спальню, откуда уже унесли тело полковника Петрова, и стала бессмысленно ходить вдоль стен, касаясь пальцами знакомых домашних вещей, словно бы убеждаясь в их осязаемости. Оказавшись перед зеркалом, она испугалась — там маячила фигура в длинной белой рубахе, в ночном чепце.
АКСИНЬЯ. Чур меня, чур! Уходи, уходи… Я тебя не звала…
Отражение не исчезает.
АКСИНЬЯ. Да кто ж это, Господи? Да нет же, не я это, не я!
Она скинула чепец, обеими руками огладила взъерошенные волосы, обжала, свела пальцы у основания косы. Все равно в этом лице больше не было ничего такого, за что его можно было бы признать своим.
АКСИНЬЯ. А, знаю, знаю, знаю… Сейчас я тебя…
Она нырнула в низкую дверцу чуланчика и появилась с охапкой вещей — с зеленым кафтаном, с красным камзолом, с треуголкой. Сперва она положила вещи покойного мужа на постель, образовав из них подобие тела, и долго, нежно их гладила. Потом обняла, легла сверху.
