Такая она была глупая и смешная. Про Сашку и Льва она даже думать забыла, а те устроили из-за нее эту дурацкую дуэль. Жером ей ничего не сказал — Катя случайно подслушала, когда он их отчитывал и грозил трибуналом. Вот же ослы! Подставили под удар всю операцию. Но признаться Жерому, что она знает о дуэли, Катя, конечно же, не могла. И дать понять ребятам, что ей все известно — тоже. Приходилось делать вид, что она не понимает, почему все так изменилось. Если раньше между Сашкой и Львом постоянно чувствовалось какое-то напряжение, то после дуэли они стали друзьями — не разлей вода. А к ней стали относиться так, будто она во всем виновата.
Короче, когда Лев предложил, чтобы Катя вылечила Майера, она довольно резко отказалась.
— Я не психиатр, понятно? Если бы у него было какое-то физическое повреждение — рана или перелом — я бы взялась. А мозги штопать я не умею, извините.
— Ну, ты хоть попробуй, — буркнул Шибанов. — Может, что и получится.
Майер сидел на полу и тихо плакал.
— Ничего не получится, — отрезала Катя. — Ты его довел до такого состояния, ты и лечи.
— Лечи! — фыркнул капитан. — Что я ему могу внушить? Ты не сумасшедший, дорогой, ты нормальный? Ты зарезал троих своих подчиненных, потому что я тебе так велел, но это в порядке вещей? И что не надо вешаться, потому что самоубийство это не выход для верного сына Рейха? Что мне ему надо внушить, объясни!
— Вот что, — сказал Теркин. — Давайте для начала его напоим.
— Зачем? — удивился Лев.
— Если его довести до кондиции, он просто уснет, — объяснил Василий. — И спокойно проспит до утра. А мы за это время придумаем, что с ним делать.
— Еще самогон на него переводить, — заворчал Шибанов, но сходил в горницу и принес бутыль с остатками мутного пойла. — Пей давай, ариец хренов!
Майер послушно опрокинул стакан, поперхнулся и закашлялся. Гумилев сунул ему огурец. От второго стакана танкист попытался отказаться, но Шибанов скомандовал ему по-немецки — «ты выпьешь!», и Майер подчинился. Некоторое время он пытался что-то бессвязно объяснять Кате, называя ее почему-то Мартой, потом сказал «эншульдиге» и принялся натужно блевать в принесенное предусмотрительным Теркиным ведро. Когда бесчувственное тело перетащили на кровать, было уже три часа ночи.
— Завтра проведу с ним воспитательную работу, — сказал Шибанов, вытирая пот со лба. — Пусть считает себя контуженным, что ли. А на ночь будем его каждый раз поить до положения риз, чтобы не устраивал тут больше цирк с конями.
