— В последнее время вы много сидели в четырех стенах, а это вредно для здоровья. Прокаженным нужно двигаться, нам полезны умеренные физические нагрузки.
Минуту-другую приор мешкал — его совсем не привлекала перспектива ночевки под случайным кровом. Жан Майар был прав, говоря, что приор предпочитал затворничество в монастыре общению с прокаженными, будь у них даже не слишком омерзительная наружность. Но сегодня священник был всецело охвачен желанием вновь увидеть странника, причем как можно скорее. Потому он ответил врачу неожиданно для себя самого:
— Пойдемте. Вы правы: затворничество вредно и телу, и душе. Пожалуй, лучше мне прогуляться с вами.
В сопровождении верного брата Роза, несшего коробки с лекарствами, и молодого помощника-прокаженного, взвалившего на себя узел с одеялами для ночевки и провизией, они вышли за пределы монастырской ограды. Молодой человек работал в услужении у Томаса д'Орфея, который, кстати сказать, не смея признаться в некотором эгоизме даже себе, сам выбрал для этой цели такого юношу с лицом, едва отмеченным лепрой, то есть с почти человеческим, чтобы на нем можно было отдохнуть взору.
Любуясь пейзажами, они пересекли прилегавшие к поселку поля и вскоре ступили на довольно отлогую тропу, которая позволяла подниматься спокойно, не задыхаясь, и разговаривать. От движения, от утреннего воздуха и от дружеской беседы приор почувствовал себя помолодевшим. Проходя мимо виноградника, дающего вино к его столу, приор возблагодарил небо за урожай, обещающий быть весьма обильным, и похвалил брата Роза за его труды — лоза содержалась в образцовом порядке.
Славный монах покраснел от удовольствия.
— Здесь-то земля хорошая, — сказал он, — а вот чуть дальше — куда хуже, на ней ничего путного не вырастишь. А все-таки придется нам возделывать новые площади: с каждым годом число голодных ртов все увеличивается…
— Проказа убивает медленно, — заключил врач за брата Роза.
Да, население лепрозория все приумножалось, и это было для приора предметом неустанных раздумий. Ведь мало того, что проказа убивала медленно, она вовсе не подавляла у больных тягу к размножению. Напротив, она, как полагал Жан Майар, усиливала похоть, и оттого рождений с каждым годом становилось все больше, чем смертей. Дети, которых невозможно было изолировать от больных родителей, подхватывали заразу спустя совсем немного времени после появления на свет, и потому обречены были считать своей вечной родиной Больную Гору, куда сосланы были еще до рождения.
