– Послушай автоответчик, – предложила она.
– Там что-то важное?
– Очень важное!
– И, наверное, конфиденциальное? – прищурился Миша. – Что-то, что касается только меня?
– Вот это касается и меня! – зло прошипела Елена, повернув коробку обложкой, на которой обнимались два полуголых мужчины. – Зачем ты со мной спишь?
– Потому что мне это нравится? – пожал плечами Миша.
Елена, брезгливо поморщившись, швырнула коробку в кресло и шагнула к дивану, возле которого валялась одежда – ее и Мишина вперемешку. Она подцепила свои трусы и принялась натягивать их, придерживая другой рукой простыню на груди. Миша наблюдал за ее неловкими движениями, довольный тем, что сам он вышел из ванной в трусах. Елена все никак не могла справиться со столь простым предметом туалета и, пытаясь попасть ногой в трусы, неловко подпрыгнула и упала на пол. Удержаться у Миши не получилось – он прыснул, даже не успев зажать рот ладонью.
– Выйди отсюда! – взвизгнула начальница. – Дай мне одеться!
Миша бросился к автоответчику, едва за Еленой захлопнулась дверь.
– Медвежонок, привет, – присюсюкнул автоответчик голосом одного из Мишиных периодических партнеров по сексу. – Я тут посмотрел интересное кино, и у меня так стоит, что только ты меня спасешь. И еще у меня есть волшебный пузырек из Амстера! Адрес ты знаешь!
– Придурок! Идиот! Сколько раз я просил не называть меня этим тупым медвежонком! – выкрикнул Миша автоответчику и рухнул на диван.
Заявление об увольнении Миша подал на следующий день, не дожидаясь слухов и косых взглядов, и начальница, тоже, вероятно, опасавшаяся тех же слухов и взглядов, удовлетворила его просьбу в тот же день. Спустя пару часов после начала рабочего дня Миша покинул офис, в котором проработал три года и на который возлагал большие надежды.
* * *
После телеконференции большая часть Мишиного времени уходила на звонки и письма, встречи и дополнительные обсуждения. Французы сообщили, что в феврале компания должна открыться официально, для чего пора найти офис, закончить оформление документов и перевод каталогов.
Несмотря на всю эту суету, ранние зимние сумерки замедляли Мишу. Стоило включиться желтым уличным фонарям, как текст в бумагах становился тяжелым, нагоняющим сон, и тогда Миша перебирался в кресло в комнате и подолгу сидел в темноте, поглаживая спящую на его коленях кошку. Эти его вечера тянулись, как сырная слюнка от куска пиццы. Всю неделю он не общался со знакомыми, игнорируя призывы автоответчика, а свободные минуты тратил на размышления, методично искал зерно своих давно проросших страхов и опасений. Его тревожило близящееся тридцатитрехлетие, Новый год и с ним новогодняя резолюция – ежегодная попытка добиться большего и лучшего. Перебирая мысленно ее пункты, некоторые из которых перекочевали из прошлогоднего списка, он отмечал свои слабые места и беспрестанно корил себя за них. Из-за давнишней проблемы – боязни сесть за руль чего бы то ни было, Миша не заводил прав и не покупал машину, хотя дежурные вопросы более удачливых в этом отношении знакомых уже переросли в подначки. Но фобия эта была, конечно же, не главным страхом. Гораздо более страшной ему представлялась болезнь, которая лишит возможности зарабатывать, и одинокая старость. Понимая, что он – здоровый привлекательный мужчина с ворохом связей и хорошим рабочим опытом – стоит на ногах вполне твердо и пользуется популярностью в своем круге, Миша все же вжимался в кресло, гладил механическим движением безмятежную кошку и смотрел невидящим взглядом в телевизор. «Нет работы, нечем платить за квартиру, заболею, платить за врачей нечем, все отвернутся, останусь один, потеряю документы, надо будет ехать туда, потеряю ключ, не смогу попасть домой… Хотя, нет, ключ есть у хозяйки…». Растерянный, он терся щекой о бок кошки: «Бьянка, девочка моя! Проголодалась? А пойдем на кухню, покормлю тебя, моя красавица! Чтобы ты мне лицо не обожрала, когда я тут откинусь в одиночестве».
