В 20-х годах именно Яков Блюмкин был главным представителем ГПУ при спецслужбах единственного верного союзника СССР Монголии, как Харти Кануков был главным представителем Разведупра при военной разведке Монголии. Здесь, не отошедший еще от революционного угара, сохранивший повадки лихого террориста, Блюмкин пугал монгольских товарищей своими запоями, беспричинной стрельбой из револьвера и стоянием перед портретом Ленина с пьяной исповедью: «Это не я, Ильич, так себя веду, это мое несознательное нутро!» Так этот один из самых оригинальных резидентов советской разведки за всю ее историю чудил в Монголии до тех пор, пока у товарищей из местной госбезопасности не лопнуло последнее терпение.
Причем в Москве вопрос с отзывом из Монголии официального представителя ГПУ Блюмкина решался из-за нестандартности ситуации на самом высшем уровне, по своим каналам об этом же начальник Разведупра Берзин просил наркома обороны Ворошилова. Берзин писал о пьяных выходках Блюмкина, о его интригах среди представителей советских спецслужб в Монголии и даже о прямом оскорблении распоясавшимся чекистом Блюмкиным начальника Генштаба монгольской армии Кангелари, которого Блюмкин просто терроризировал своими нападками.
«Деятельность Блюмкина в Монголии вызывала серьезные нарекания начальника Разведупра Берзина, который докладывал наркому Ворошилову: «Поведение Блюмкина весьма разлагающим образом действует на всех инструкторов и в дальнейшем может отразиться на боеспособности Монгольской армии. Считаю, что в ближайшее время его нужно отозвать из Монгольской армии». По-видимому, предложение Берзина было принято, и в ноябре 1927 года Блюмкин прибывает из Монголии в Москву».[4]
Именно после этого и состоялась знаменитая поездка Блюмкина в Тибет под чужим именем и под легендой бродячего дервиша, вокруг которой и сейчас столько тайн. Хотя в советское время, отвергая экзотическую версию поисков Шамбалы, рейд Блюмкина по Тибету и Северной Индии объясняли сугубо разведывательными целями поисков путей возможного наступления конницы Буденного на Пенджаб и Индию в случае вооруженного конфликта СССР с Великобританией. Скорее всего, он налаживал там контакты ГПУ с подпольем индийской компартии, с левым профсоюзом «Красное знамя» в Бомбее и с левыми боевиками «Красных рубашек» на севере Индии и в Кашмире.
Тогда действительно казалось, что массовое восстание левых сил в Индии не только выгонит отсюда англичан, но и встряхнет застопорившуюся мировую революцию, дав СССР верного соратника в Южной Азии в лице социалистической Индии. Такие мысли проносились и по московским коридорам. На одном из конгрессов Коминтерна посланец «Мусульманской коммунистической организации» из района нынешнего Пакистана по имени Баранотулла торжественно пообещал, что у местных коммунистов все готово к восстанию и отделению от Британской империи вместе со всей Индией, правда, к этому прилагались надежды на поддерживающий рейд в район реки Инд корпусов Красной армии. По некоторым сведениям, Блюмкин даже хвалился в своем стиле, что после победы революции в Индии он попросит для себя место начальника Индийской ЧК. Но этим утопическим проектам сбыться в конце 20-х годов было не суждено, конница Буденного по Гималаям не помчалась, и массового восстания индусов также не удалось поднять, как не нашли и мистического входа в страну Шамбалу, а Блюмкина отозвали в СССР навстречу скорому концу его чекистской карьеры.
