— А это так?
— Так говорят. Я не могу судить, правы люди или нет. По нашим традициям, безумие священно, мы взывали к безумцам, чтобы они правили нами.
— Обязательство, которое ты намерена выполнять, возбуждает тебя?
— Возбуждало. Теперь же ты меня сбил с толку.
— Помнишь наши свидания под стадионом, когда мы были детьми короля?
— Король, король. Теперь ты король.
— Ты по-прежнему воркуешь, когда раскрываешь ноги?
— Я же сказала: я остаюсь. — И она плюнула — в знак вежливости, как это принято у тутси.
— Уходи. Во мне кипит тяжелая кровь.
— Должна сказать, ты прямо-таки источаешь чувство вины.
— Со временем, когда страна снова станет здоровой, мне приятно будет числиться среди тех, кто служит тебе, Ситтина.
— Ты бежал, когда в нашей армии никого не оставалось, кроме тебя. И, насколько мне известно, ты привез с севера девчонку племени capa и поселил ее над мастерской, где плетут корзинки.
— Это дело чисто государственное. Женщина является моим советником.
— Спроси моего совета, — она говорила в ритме с движениями рук: закрутила тюрбан на голове и обмотала конец ткани вокруг горла, — и я скажу тебе: отдай Куш обратно старику Эдуму и лягушкам и снова наполни приличным паштетом наши лавки.
— Мне понравились твои слова насчет безумия, — сказал я. — А ты знаешь, — продолжал я, почему-то не желая завершать этот рваный визит, — у англичан одно время был план затопить всю Сахару, только потом они поняли, что это — плато. Они считали, что Сахара наполнится водой, как ванна, потому что на их картах она находится ниже Средиземного моря!
Ситтина тем временем расхаживала по комнате, целуя то одного ребенка, то другого, словно черная птица, опускающая узкую голову в воду за рыбой; машинально она поцеловала и мужа, только тут ей пришлось наклоняться совсем немного, так как диктатор Куша был всего на шесть дюймов ниже ее. От ее дыхания, которое стало более глубоким от волнения, вызванного предстоящим уходом, пахло анисом. Она пошла к двери — крой штанов и тюрбан удлиняли ее фигуру, и она казалась выше ростом.
— Я люблю тебя, — сказал Эллелу, но она его не услышала.
Суд над королем проходил гладко. Известие, что он еще жив, как ни странно, не вызвало удивления. Население никогда не покидало это чувство. За здоровье монарха по-прежнему пили в барах пальмовое вино и поминали его в тесных закутках, где правоверные жуют кат, а неверные заглатывают барасу и пиво из кукурузы. Даже в школах в перечнях властителей Ванджиджи окончание правления Эдуму IV обозначалось тире, без даты.
