— О чем?
— Надо было тогда, в Леонтьевском, не просто плюнуть и мимо пройти.
— А что ты мог один-то?
— Почему один? Нас много шло — улица, Москва целая!
— Все так, Кузя, но ведь договор у нас был, понимаешь, договор. Это же обязательства.
— Я так и знал! Месяц воюем, а не научились ничему еще. Ровным счетом ничему! Ну что ты мне про договор этот зудишь? Немец к Москве, говорят, рвется, а мы все о договорах вспоминаем.
— Во-первых, до Москвы его никто не допустит.
— Согласен.
— Во-вторых, ведь не мы нарушили договор. Мы свято его соблюдали.
— "Свято", "свято"! Ты солдат или Христос?!
— Мы советские люди.
— Опять началась политграмота! Да война же идет, война.
Кузя взволнован до такой степени, что спорить с ним невозможно. Слободкин и не спорит больше.
— Ну а насчет спектаклей ты прав. Спектакли он разыгрывать любит.
— Точно.
Кузя опять становится самим собой, к нему возвращается его обычное спокойствие. Вот и загнул вроде насчет договора, а все равно с таким человеком согласишься по любой трудной дороге шагать. По любой самой трудной, бесконечной дороге. Вроде этой вот, например, что к излучине Днепра ведет. Сколько дней уже, сколько ночей! И сколько еще осталось? Еще столько? Или полстолька?
— Четверть столечка нам топать еще, — смеется Кузя.
Смеется, сам еле стоит, а смеется так заразительно и легко, будто ноги не стерты в кровь, будто и в помине нет никакого ранения.
— Еще столько вот, полстолечка, четверть столечка еще!…
Это слышит и подхватывает Брага. Он вообще всегда все слышит и видит, что творится вокруг, на все мгновенно реагирует, а пропустить мимо ушей острое слово просто не в состоянии.
— Одним словом, ногой поддать, хлопцы. А чтобы еще короче было, запевай любимую.
Только про себя и не все сразу. Шутка передается из уст в уста, докатывается до каждого самого отставшего, еле плетущегося в хвосте. Колонна двигается быстрей — дотягивает до следующего привала.
Вот он, привал. Как подкошенные рухнули бойцы, где застала их команда. Даже Брага глубоко впечатался в высокую траву. Комара и то отогнать не может. Десять минут полнейшей тишины. Но как только поднялись, зашагали, Брага опять за свое:
— Так где же любимая, хлопцы? Или уши мне в болоте поил заложило?
— Не заложило, товарищ старшина, — в тон ему отвечает Кузя.
— А шо ж тоди?
— Поем, как приказано, про себя и не все сразу.
— Но про махорочку?
— Про нее, конечно.
— Больше вопросов нет.
— А где бы, товарищ старшина, в самом деле махорочки?
