— Руки вверх, говорят тебе! Битте, битте!
Немец по-прежнему держал высоко поднятой только одну руку.
— Обыскать его, — приказал Кузя Слободкину.
Превозмогая физическое отвращение, Слободкин начал шарить у немца в карманах, которых оказалось бесчисленное множество.
— А это уже не ракетница, — сказал он, доставая браунинг с гравировкой.
— Это именное оружие, — пояснил Кузя, — не у нас первых шкодит.
Кузя взял у Слободкина браунинг, подбросил его на ладони, спросил:
— Воевал, значит? Ланге зольдат? Говори.
Немец молчал.
— Видал? Важничает еще! Чего вы к нам приперлись, гады? Говори, последний раз спрашиваю.
Немец покачал головой, давая понять, что отвечать не намерен.
Кузя, хромая, сделал несколько шагов назад, приказал отойти Инне и Слободкину.
Фашист понял, что это значит, но пощады не запросил. Так и стоял с одной высоко поднятой правой рукой, — казалось, вот-вот крикнет: "Хайль Гитлер!" Но не крикнул. Не успел просто.
В лесной тишине автоматные выстрелы показались оглушительными. Инна даже уши зажала.
— Надо осмотреть машину.
Кузя сказал это подчеркнуто спокойно и деловито, словно стараясь отвлечься от происшедшего. Так же по-деловому, вникая в каждую мелочь, он обошел со всех сторон сбитый самолет, забрался в кабину, порылся там и нашел планшет, туго набитый какими-то бумагами.
— Главное богатство тут, — похлопал он по лоснящейся коже планшета и перекинул его через плечо. — Карта на карте. А сейчас…
— А сейчас, — не дал ему договорить Слободкин, — немедленно в деревню. Копать картошку.
Они повернули обратно. Голод опять погнал их. Казалось, будь деревня наводнена немцами или откажи им силы из-за ранений, их все равно уже не остановило бы это. Они бы и ползком добрались. Рассудок выключился вдруг совершенно. Один инстинкт работал.
Пока спешили к деревне, мешок потеряли. Пришлось Слободкину с Кузей снимать с себя гимнастерки. Набили их картошкой и только тогда, вконец измученные, побрели в лес.
Там парни долго отлеживались, пытаясь грызть сырую картошку. А Инна за кустами потихоньку от них собирала сухие валежины.
— Давайте все-таки распалим огонь, — сказала она, возвратясь с охапкой хвороста. — Что поделаешь. Или с голоду помрем, или повоюем еще.
Разожгли. Сухие валежины не давали дыма.
Дождаться, пока испечется картошка, не хватало терпения. Выхватывали из огня черные раскаленные картофелины и, обжигаясь, заглатывали их почти не разжевывая.
Наелись, заснули, забыв обо всем. Спали долго, никто не знал в точности, сколько. Солнце вернулось на прежнее место, когда Кузя открыл глаза. Он огляделся вокруг, поежился со сна, заговорил сам с собой:
