Поданная таким образом история смягчила сердца судей, а уж когда адвокат в самых ярких красках расписал ужас, который испытал Матиас, осознав, что произошло, глубину его раскаяния и невыносимые муки совести, не оставляющие невольного братоубийцу ни днем, ни ночью (в этом, кстати, не было ни слова неправды), все до единого в зале суда прониклись сочувствием к несчастному. Матиасу вынесли на удивление легкий приговор – не казнь, не каторгу, а всего лишь несколько лет тюрьмы. И вышло это само собой, без моего участия. На тот момент моя уверенность в том, что Матиас – мой последний подопечный, была непоколебима. И хоть и неловко в этом сознаваться, мне было уже все равно, что с ним будет.
Я был единственным, кто понимал – причина этого страшного поступка не в ревности, а в зависти, которую мой подопечный пронес через всю свою жизнь и которая отравила всю его судьбу. Кстати сказать, я и теперь не уверен, что два этих чувства не являются одним и тем же. Это как ночь и день – одно неизбежно рождает другое. Я постоянно размышлял об этом, пока младший сын мельника сидел в тюрьме и ждал приговора. Если бы вы знали, как худо было у него тогда на душе! С тех пор я точно понял – муки искреннего раскаяния страшнее самых изощренных пыток. Особенно когда ничем уже нельзя искупить свою вину. Жена от него не ушла, ей просто некуда было податься с двумя детьми. И это делало жизнь братоубийцы совсем невыносимой, он предпочел бы полное одиночество до конца своей жизни. Его корыстная возлюбленная, теперь уже окончательно сделавшаяся мишенью для пересудов всех досужих кумушек города, так ни разу его и не навестила, но Матиаса это нисколько не расстроило, он больше не вспоминал о ней. К бывшей любимой мой подопечный не испытывал ни ненависти, ни прежней страсти. Он вообще забыл о ее существовании, и спроси его кто-нибудь, какую роль сыграла в его жизни эта красавица, он только удивился бы и ответил: «да никакой», ничуть не покривив душой. И был бы прав. Ведь главной героиней всей его жизни была зависть.
Честно отсидев положенное, Матиас в срок вышел из тюрьмы и прожил, как ему и было суждено, согласно Книге Судеб, пятьдесят шесть лет. Впрочем, прожил – это сильно сказано. Назвать его существование жизнью я бы не решился. Раскаяние не покидало его ни на минуту. «Лучше бы меня казнили!» – постоянно повторял он и вслух, и про себя. Днями он только и думал, что о брате, вечером долго не мог уснуть, ночью видел его во сне, а утром, проснувшись, плакал, хотя глаза его были сухи – слез у этой измученной души уже не осталось. Глядя на его страдания, я горевал вместе с ним и с сожалением вспоминал Палача. А я-то считал его трудным подопечным! Оказалось, что с Палачом было намного легче – его душа молчала, в отличие от души Матиаса, которая превратилась в сплошную кровоточащую и незаживающую рану.
