И растворилась Анна в темноте.
Через два дня почти непрерывного лежания Лукич почувствовал себя лучше и встал-таки. Была слабость, но очень хотелось есть, и он понял, что страшное осталось позади.
Вернувшееся на третий день из мокрого плена и радостно поднимающееся из-за леса солнце быстро и заботливо обсушило большие деревья, сквозь их густые кроны лучи с трудом пробирались к Лукичову табору и играли яркими бликами. Чистый влажный воздух был полон ароматов подсыхающих ягод, листьев и трав, густых запахов хвои и жирной влажной земли. Запоздалые цветы разворачивали свои нежные венчики, прижатые дождями травы выпрямлялись, а грибные шляпки шевелили старую листву и хвою, пробиваясь на волю, будто зная, что нужное им тепло — вот оно, рядом. И муравьи догадывались, что теперь разведрилось надолго, засуетились на своей «Вавилонской башне», не решаясь еще ринуться в дальние путешествия. Гудели пчелы, «разогревая» крылья, птицы порхали, белки суетились на толстых ветках кедров. Возбужденно каркали вороны, по всей видимости собравшись на богатую поживу. Не на медведя ли?
К полудню совсем распогодилось, запекло долгожданное солнце. В его горячей ласке нежились уставшие от дождей тайга и горы, и Лукич грелся, развесив для просушки все свое таборное имущество и одежду.
Он не торопился на плантацию, решив идти туда в силе, а потому удил рыбу и поправлялся. Сухари, сахар и масло были на исходе, пора готовиться к выходу из тайги. На выход оставался шоколад. Старик вялил хариусов и ленков, а чтобы это меню не приелось, начал баловать себя жареными грибами.
Подстрелить бы одного-двух рябчиков — благо выводки подросли, да вот ружья не было. Раньше он корневал с тулкой и все время имел мясо. Но тяжело стало таскать дробовик. А теперь, когда поиски уступали место просто сбору урожая, Лукич твердо решил ходить с ружьем. Не только из-за рябчиков — с тулкой все же спокойнее в тайге, привычнее. Хоть и редко, но случаются здесь встречи, подобные недавней.
Как бы подтверждая его мысли, из-за поворота вынырнул белогрудый медведь. Он брел прямо на Лукича, не видя его, не спеша переворачивал камни и валежины, обнюхивал деревья и поминутно причмокивал. На его глянцево-черной шерсти резко выделялся белоснежный «галстук». И хотя Лукич не боялся миролюбивого «белогрудку», он еще раз решил, что все-таки с ружьем надежнее.
Когда медведь приблизился на десяток шагов, Лукич весело крикнул: «Ну куда ты прешь, косолапый!» Зверь от неожиданности испуганно рявкнул и тут же вскочил на толстый ильм. Оглядываясь уже сверху, он всем своим видом говорил: «Как же я оплошал!»
