Возвращение было трудным. В пухлом снегу лыжню бить утомительно, и более десятка километров за день мы не осиливали, выдыхаясь к закату солнца до полного изнеможения. А после мучительных дневных переходов неспокойные ночи в палатке не приносили свежих сил.
Но главные тяготы нам достались, когда двинулись мы в село с гружеными нартами. Неопытные в упряжке и хлипковатые по недозрелости собаки оказались плохими помощниками, тянуть-толкать приходилось в основном нам. Я истекал потом, загнанно дышал, то и дело предлагал передохнуть, минутами не веря в успешное завершение этого изнурительно трудного похода. Федя щадил меня, подбадривал шутками: «Ничего, Петрович, осилим… Зато вернешься к жене стройным студентом, который живет на стипендию…»
Тогда я в первый раз поблагодарил судьбу за то, что дала она мне в проводники гольда-нанайца, мудрого следопыта.
Весенний ледоход по Бикину прокатился в первых числах апреля. Еще не сплыли в Уссури последние льдины, как мы, коллеги-охотоведы, уже пробовали отремонтированные моторные лодки на маневренность, скорость и устойчивость — работы на весну, лето и осень был край непочатый. Предстояло забраться в самые глухие уголки у истока Бикина и его притоков, чтобы изучить их да направить потом туда охотников на зимний промысел, выяснить, сколь богаты реки рыбой и как ее лучше брать, а также посмотреть, где в пору безледья какой зверь держится.
У каждого из шести охотоведов нашей экспедиции была лодка с мотором и моторист-проводник. Больше всего повезло мне: у меня был Федя.
…О той работе я в свое время много писал в служебных отчетах и проектах устройства охотничье-промысловых хозяйств, в научных статьях и докладах к конференциям. Осталось то неслужебное, что долго хранилось в дневниках и памяти и упорно, терпеливо ждало своего часа. Теперь он настал.
…Ровно гудел сильный мотор, стремительно рассекала тяжелую воду Бикина на два сверкающих пласта длинная остроносая лодка. Сыпал дождик, мелькали крутые берега в чистой зелени распускающейся листвы. Я сидел посредине лодки, нахлобучив капюшон плаща, впереди возвышалась гора экспедиционного имущества, а сзади, у мотора, застыл Федя. Еще раз убедившись, что речку он знал отлично, а лодкой управлял виртуозно, я был спокоен: в село приплывем не раньше и не позже как в намеченные шесть часов вечера.
Я уже говорил, что в Феде много веселого озорства, порой непосредственной наивности, — как у истинного сына тайги, дед которого не так уж и давно ходил на кабанов с копьем, а бабка еще не разучилась мастерить олочи из кожи тайменя и расшивать удивительными орнаментами национальные одежды. И я мгновенно об этом вспомнил, как только оборвался шум мотора, лодка в крутом повороте легла на борт, не доставая воды своим верхом лишь на сантиметр, а сзади донесся веселый Федин крик. Я оглянулся. Он так заливисто смеялся, сузив глаза в бритвенно-тонкие черные щелочки, что слова невозможно было разобрать. Но я проследил за его вытянутой рукой и увидел голову плывущего через реку бурого медведя. Хотел сказать Феде, чтобы не приближался близко к зверю и не озоровал, да опоздал! В такие минуты Федя был неуправляем.
