Даже грязный, гонимый ветром клочок газеты, казалось, содержал многообещающие вести. В нем говорилось о большом весеннем наступлении как о неудержимой лавине вешних вод, которая раз и навсегда покончит с властью зимы. Человек охотно верил в подобного рода чудеса. Весеннее наступление! Конец этой спячке, жизнь станет прекрасной и радостной…
Но на душе было неспокойно: слишком живо вставали перед его мысленным взором картины родных полей. С черной пахоты поднимался пар и манил к себе… Кто теперь будет боронить поля? Нирве казалось, что его поля останутся незасеянными. Он был хлеборобом до мозга костей, и весна без пахоты, без сыпавшихся в землю семян казалась ему немыслимой, неестественной, как страшный сон… Здесь ему совсем нечего делать.
— Кончай, друзья, ночевать! — гремел он по утрам в землянке.
Весна вступала в свои права. А возрастную группу, к которой принадлежал сержант Нирва, не демобилизовали, даже не давали отпуска. Ему все мерещились родные поля и посевные работы. Он беспокойно расхаживал в своих тесных сапогах. Иногда его ноги начинало так ломить, что ему приходилось сбрасывать сапоги и надевать просторные ботинки, которые назывались десантными бахилами.
Весна вступала в свои права. Только что проложенная фронтовая дорога была похожа на сплошной поток грязи. Она была пустынна и мертва. Даже почта не приходила вот уже несколько недель. Слово «распутица» приобрело глубокий смысл. Сержант Нирва иногда подолгу стоял у обочины дороги. От нее веяло беспросветной глушью. Воистину дорога была в таком состоянии, что по ней мог пробраться только журавль или черт… Раза два Нирва видел, как по дороге проходил немецкий вездеход, и шел он так, что жижа расходилась волнами. Как видно, этот вездеход — современная разновидность черта с массой катков под брюхом…
Но Нирве не стало легче: глядя на натужно ревущую, переваливающуюся с боку на бок машину, он опять представил весеннее поле. Он буквально физически ощутил, как он трясется на высоком сиденье трактора, который с ревом тянет за собой две бороны, оставляя милый сердцу след. Да, поездил он на тракторе по весенним нивам долгими весенними днями и светлыми ночами…
Но когда вездеход исчез и дорога, подвластная вечной грязи, опять опустела, на душе стало еще тяжелее, тоскливее. Единственный признак движения исчез. Сообщение было прервано, и они остались забытыми, отрезанными в этой серой деревушке… Сержант Нирва продолжал беспокойно бродить. Изредка он обувал жмущие сапоги, и ему становилось вроде бы легче: он чувствовал себя как в те счастливые дни, когда слонялся в своих тесных праздничных сапогах.
