Однако круглый год кто-нибудь из них живет в казарме, и чаще всего живет неплохо, по-домашнему, ходит в брюках гармошкой, в рубашке, с папиросой в зубах и глазеет из окон на улицу, где на плацу то и дело раздается крик командира и идет утомительная, не приносящая никаких плодов работа. В начале года, когда комиссуемых много и когда они еще не знают своих обязанностей и прав, случается, что командир роты находит для них какое-нибудь полезное занятие, да и то лишь в том случае, если он фанатик и считает, что даже больные и умирающие должны трудиться на благо его любимой армии, в то время как здоровые обязаны отдавать все свои силы на то, чтобы как можно лучше овладеть военным искусством. И тогда случается, что комиссуемые убирают казармы, сгребают снег или колют дрова. Но потом они узнают, что команды их не касаются, что они сами себе господа. И уж тогда живут по-господски. Во всяком случае, большинство.
Среди этих комиссуемых попадаются самые разные люди. Некоторые действительно тяжело больны, другие больны, но не слишком тяжело, и есть, наконец, такие, про которых известно, что они симулируют. Конечно, поручиться за это никто не может, но… Но Никке жует крепкий табак и курит чайный лист, чтобы в груди у него хрипело, и постится, чтобы выглядеть больным и бледным. На ноге у Ристихурья рана, и говорят, что каждую ночь он привязывает к ней носовым платком медную монетку, чтобы она — упаси господи! — не затянулась. А вот у Уллава ревматизм в ногах. Он ходит как на ходулях и при каждом шаге морщится от боли. Он обматывает колено шерстяным тряпьем и греет ногу у батареи. Долго пришлось ему добиваться, чтобы на его болезнь обратили внимание. Десятки раз ковылял он к врачу и жаловался на боль в ногах. Врач словно и не слушал его.
— Откройте рот, — говорил он и добавлял: — Ну и противный же рот…
— К черту рот, — говорил Уллава, — болят-то ноги.
Но еще долго его продолжали выгонять на плац. Он был неловок и надоедлив, постоянно жаловался на страшные боли и наконец после повторной комиссии был признан больным и отправлен домой. Однако в последнюю ночь он напился с дневальным и под воздействием алкоголя вдруг пустился отплясывать польку.
Маханен был толстый и красный, крепкий и громкоголосый, и все же его комиссовали. У него было больное сердце. По пути на повторную комиссию водители, отвозившие Маханена и других комиссуемых, уговорили его купить на станции вина. Ведь был такой повод выпить, подстрекали они его. Редко кому удается быстро отделаться от армии, так и не изведав всех тягот военной службы. Маханен купил, угостил водителей, да и сам выпил. Потом на обратном пути стало известно, что кто-то один загремел обратно в строй, но кто именно — не знали. Затем пришел связной из штаба и стал уверять Маханена, что это именно он, Маханен, и загремел… Маханен страшно расстроился, помрачнел и ругался так, что даже видавшие виды «старики» никогда раньше не слышали таких изощренных и выразительных проклятий.
