— Ладно! Подпоим кого-нибудь, — сказал один из постоянных компаньонов Альфонса, а другой возразил, что дешевле обойдется хорошенько стукнуть этого кого-нибудь.
На том и остановились.
К счастью, в бараке рабочих, ремонтировавших дорогу, нам удалось без всякого насилия обзавестись промасленным, дырявым халатом. На время сойдет и он.
Мы поспешили к барже. Был уже поздний вечер, что-то около одиннадцати. На набережной не было ни души.
— Которая из них? — спросил Альфонс, показывая на стоящие у причала баржи.
— Вон та, в тени… За угольщиком.
— Стойте здесь, — приказал он своим компаньонам. — Если что будет неладно, дадите знак. А ты пойдешь покажешь дорогу.
Подойдя к сходням, я пронзительно свистнул. Тишина… Заснул он, что ли, от расстройства чувств? На том месте, где мы с Хопкинсом ждали возвращения Турка, лежала брошенная на палубу скатерть.
— Наверное, ушел вниз, чтобы не сидеть тут одному голым. На берег нагишом он не отправился — не такой это человек.
— Что верно, то верно. Хопкинс за своей внешностью следит. Спустимся, стало быть, в трюм. Может, он нашел покрывало получше и завалился спать.
Люк мы нашли без особого труда — оттуда так несло запахом соленой рыбы. Фонарик Альфонса осветил гнилые доски обшивки трюма.
— Вон и ящик стоит, — сказал я. — Тот, в котором будто бы лежит труп.
— Ну и что?
— А кто знает — нет ли чего при покойнике?
— Исключено.
— Почему?
— Потому что, как только ты ушел, Чурбан немедленно поспешил в трюм, чтобы взглянуть на покойника. Либо там ничего не было, либо Хопкинс переоделся и ушел.
— Вряд ли, — заметил я.
— Почему?
— Потому что, если бы там была какая-нибудь одежда, Турецкий Султан не стал бы ждать нас, завернувшись в скатерть.
— Верно.
— Все равно, взглянем.
Мы, спотыкаясь, спустились вниз. Альфонс светил фонариком, а я прихватил ломик, но это оказалось лишним — крышка ящика не была закрыта.
Альфонс направил луч фонарика внутрь ящика, вскрикнул и выпустил фонарик из рук.
Я почувствовал, что у меня ум за разум заходит…
В ящике лежал Чурбан Хопкинс!
Мертвый!
— Каррамба! — выругался Альфонс. Выругался от волнения почти шепотом, но вы бы ошиблись, попытавшись сделать выводы о его происхождении по вырвавшемуся у него проклятию. Он редко дважды подряд ругался на одном и том же языке. Если судить по репертуару ругательств, его можно было бы отнести к любой нации земного шара. Впрочем, сильно сомневаюсь, что они стали бы оспаривать Альфонса друг у друга.
— Ты, — прошептал он. — Копыто!.. Что… что ты скажешь?
