— Да вы представьте себя на ее месте, у нее двое жильцов не заплатили и втихомолку смылись, вот она и дежурит!
— Сделайте одолжение, зовите меня Данило. И поймите, я стараюсь как можно меньше представлять себя на чьем-то месте, ведь так я рискую потерять свое!
— Вы все еще подрабатываете статистом в той имитации древнего поселения, что построил у входа на выставку Шарль Гарнье? Забыла только, как оно…
— Вы забыли еще и придти посмотреть на меня, хотя и обещали. Не очень-то любезно с вашей стороны. Слушайте, это легко запомнить: я изображаю доисторического человека в звериной шкуре, ну, из тех, что жили в пещерах и рычали-ворчали, якобы предвосхищая первые опыты человеческого языка. И это я — я, мечтавший петь в опере Модеста Мусоргского!
— Да ладно уж, дерзайте, удивляйте народ — и обрящете успех!
— С дубиной в руке? Помилуйте! Ах, если б они дали мне постоять статистом в средневековом жилище или замке эпохи Возрождения! Там я хотя бы мог как-то демонстрировать мой голос. А в этой пещере у меня даже нет времени почитать роман, что вы мне принесли. Воображаете кроманьонца, погруженного в чтение Толстого? Что за жизнь! Тридцать три несчастья! Уже десять лет я живу в этом городе, а все, чего достиг, — ничтожные подработки, это с моими-то вокальными данными! Тело Голиафа с душой карапуза, вот что я такое.
Он вдруг широко разинул рот, и Таша успела подумать, что сейчас ей будет продемонстрирована вся мощь его неповторимого голоса, но услышала лишь жалкий стон. Сочувственно вздохнув, она ухватилась за свою сумку, но в этот момент он заметил репу.
— Любите репу? — спросил он вдруг, совершенно успокоившись.
— Не очень, зато она дешевая, я делаю пюре, смешиваю с морковью, добавляю соль и сметану.
В глазах Данило Дуковича блеснул огонек вожделения.
— Я принесу вам тарелочку! — быстро пообещала Таша и решительно взялась за ручку двери.
— Спасибо, мадмуазель Таша, вы по-настоящему добры! Ах, до какой нищеты я дошел! — вздохнул он, возвращаясь к себе все с тем же пустым кувшином.
На мансарде Таша были железная кровать, два чемодана, где она хранила одежду, и изразцовая печь, кое-как обогревавшая помещение зимой. Еще там стоял буфет, круглый стол с расшатанной ножкой, под которую был подложен кирпич, пара стульев, из которых вылезала соломенная набивка, половой коврик, затоптанный так, что все нитки наружу. В стене была проделана ниша, где в беспорядке лежали два десятка книг. Обои шоколадного цвета пошли пузырями, но их в основном закрывали холсты, на которых были изображены парижские крыши в любой час дня и ночи. Ибо Таша, стоило ей взгромоздиться на хромой табурет, видела отсюда целое море красных и серых кровель, бодро устремленных вверх, на штурм облаков, а потому решила посвятить себя пока только этой теме.
