Вскоре все встали из-за стола и вернулись в музыкальную гостиную, где веселая компания разбрелась по углам с вином и сигаретами. Некий тихий господин, который мало говорил и имени которого я не знал, подошел ко мне и сказал несколько добрых слов о моей сонате, о которой я совсем забыл. Потом артистка втянула меня в разговор и к нам подсел Муот. Мы снова выпили за крепкую дружбу, и вдруг он сказал, сверкая своими мрачно смеющимися глазами:
— Я теперь знаю вашу историю. — И, обратясь к красавице: — Он переломал себе кости, съехав с горы на санях в угоду хорошенькой девушке. — И опять ко мне: — Это прекрасно. В момент, когда любовь в расцвете и на ней еще нет ни пятнышка, сломя голову с горы вниз! За это можно отдать здоровую ногу. — Смеясь, он осушил свой бокал, но взгляд у него опять сделался темным и пытливым, когда он спросил: — А как вы пришли к композиторству?
Я рассказал, как складывались у меня отношения с музыкой, начав с мальчишеских лет, рассказал и о прошлом лете, о моем бегстве в горы, о песне и о сонате.
— Да, — медленно произнес он. — Но почему это приносит вам радость? Нельзя ведь излить страдание на бумагу и тем от него избавиться.
— Я и не собираюсь этого делать. Ни от чего не хотел бы я избавляться, кроме как от слабости и скованности. Я хотел бы ощущать, что скорбь и радость проистекают из одного и того же источника и суть движения одной и той же силы, такты одной и той же музыки и каждое из них — прекрасно и необходимо.
— Дружище! — резко вскричал он. — Вы же потеряли ногу! Неужели за музыкой вы способны об этом забыть?
— Нет, зачем? Ведь изменить я уже ничего не могу.
— И это не приводит вас в отчаяние?
— Это меня не радует, можете мне поверить, но надеюсь, в отчаяние не приведет тоже.
— Тогда вы счастливец. Я, правда, не отдал бы ногу за подобное счастье. Значит, так получилось у вас с музыкой? Смотри, Марион, вот оно — волшебство искусства, о котором так много пишут в книгах.
Я запальчиво крикнул ему:
— Перестаньте так говорить! Вы сами ведь тоже поете не только ради гонорара, а получаете от этого радость и утешение! Зачем же вы насмехаетесь надо мной и над собой тоже? По-моему, это жестоко.
— Тише тише, — вмешалась Марион — а то он рассердится.
Муот взглянул на меня.
— Не рассержусь. Он ведь совершенно прав. Но с ногой у вас дело, наверное, не так уж скверно, иначе писание, музыки не могло бы вас утешить. Вы человек довольный, с такими что ни случись, они все равно остаются довольными. Но я никогда в это не верил.
