Старичок стоял как и пришел, спиной к ней, уставившись на пустую скамью. Стоял абсолютно неподвижно. От него явственно пахло ацетоном.
Старичок стоял как и пришел, спиной к ней, уставившись на пустую скамью. Стоял абсолютно неподвижно. От него явственно пахло ацетоном.
И он не дышал.
Даша замерла неподвижно, стараясь и сама не дышать. В голове крутилось много мыслей – что делать дальше? Надо бы окликнуть… хотя, похоже, с дедом все примерно ясно. Уже полминуты прошло – живой человек в возрасте так стоять, да еще не дыша, наверное не способен. Но…. А если просто старенький? Пришел, а тут – никого, поговорить не скем… вот и задумался – как день коротать? Стоит себе, а дышит еле-еле…
Вот только запах этот… Надо решаться.
– Дедушка, извините…
Старичок не вздрогнул, как можно было ожидать от него, а просто стал неторопливо поворачиваться. Уже сразу Даша поняла, что он мертв – живые так не двигаются, даже дряхлые старики. Было что-то механическое в его движениях, нелепость и одновременно точность – как неправильно сконструированный механизм, он поворачивался, поднимая руки. Очевидно, он и при жизни был очень слаб, возможно, что и умер сам, не видно никаких повреждений. Оттого все движения были неспешны – но вполне целенаправленны, не наблюдалось столь характерного для пожилых людей подрагивания. Глаза снова поразили Дашу – страшные, не мертвые, но и не живые. Обвисшая кожа, усилившийся запах. Даша подняла руку с топором.
-Дедушка, стойте! Стойте, Вам говорю!
Старичок издал какой-то звук, напоминающий скуление или жалобное ворчание, и двинулся к отскочившей назад Даше. А ведь придется бить, подумала она. Топором, и по голове. Вот этого старого человека, пусть и уже мертвого. Маленького, слабого, в затертом пиджачке с орденской планочкой, трениках «советский спорт» с обвисшими коленями и драных «дутиках». Даша медленно, благо и старичок стремительностью не отличался, отступала, глядя на трогательно торчащие из нагрудного кармана расческу, платок в клетку, сложенную вырезку из газеты, с кроссвордом, и карандаш, на орденскую планку, на протянутые к ней, иссохшиеся от старости, корявые руки, без двух пальцев на левой, на висящие на шее старомодные очки в металлической оправе – и понимала – ударить она не сможет. Но и убежать нельзя – в закоулке меж гаражами остался ее груз.
Она подняла топор на уровень груди, и уперлась углом обушка в грудь старичка. Чуть надавила – и довольно легко остановила. На секунду замерев, старичок споро потянулся и обхватил топорище. Э, нет, так не пойдет! Даша резко, впрочем, без особых усилий – видать совсем уж стар и слаб был дедушка – вывернула с проворотом вверх топор, вновь уперлась в грудь качнувшемуся старичку, и толкнула его назад и вбок – на кучу мусора, видно еще с зимы оставшегося. Старичок завалился в груду размокших коробок и там вяло забарахтался. Спешно подхватив груз, Даша рванула назад на улицу – соваться во дворы расхотелось окончательно. Пробегая мимо крайнего окна у прохода, она еще раз убедилась, что сделала все правильно – из приоткрытой фрамуги слышался склочный голосок, взывавший «приехать и забрать наркоманку с топором, бросающуюся на людей».