Леонард горько вздохнул. Где-то под полом заскреблась мышка. Пискнула разок-другой и затихла. Взрывы прекратились, самолеты улетели, над городом снова повисла тишина. Какой-то посторонний звук привлек внимание. Словно скребется кто-то. Леонард нащупал кованую кочергу и осторожно, стараясь не наступать на скрипучие половицы, прошел в сени. За крепкой дверью кто-то возился. Звякнула цепь. Это собака подошла к крыльцу, но не залаяла, только шумно втянула воздух. Выходит, кто-то свой.
Леонард бесшумно отодвинул щеколду, толкнул дверь. На крыльце, в тени раскидистой груши, почти невидимый в ночи, стоял невысокий сгорбленный человек.
– Прости, пан Леонард, но дело срочное. Разреши в дом пройти? – послышался приглушенный шепот.
– Это ты, Соломон? Зачем ночью пришел?
– Вэй! Беда у меня, пан Леонард.
– Вечно у тебя все не как у людей! – с горечью проворчал Леонард, но в сторону отступил, пропуская в сени непрошеного ночного гостя. – Что опять стряслось? С женой поругался?
– Нет, что ты, пан Леонард! – взмахнул руками Соломон. – Хуже! Возле крепости начали гетто строить. Вернее, не строить, а колючей проволокой обносить участок возле цитадели. Я слышал, что туда сгонят всех евреев. Значит, и меня с женой и детьми. Розочка слабенькая, болеет часто, а там не то что домов, даже бараков нет. Недавно я получил весточку от брата из Варшавы, там страшное гетто, евреев убивают сотнями. Если здесь будет такое, нужно бежать, но куда двинешься зимой? Дочка у меня, жена, силы у них не то что у тебя. Выручай, пан Леонард. Не дай погибнуть Розочке. Совсем ведь последняя ростиночка моя. Сам понимаешь, я в долгу не останусь!
– Ну как же! Самый известный ювелир в городе! Отсыплешь мне пару килограмм золота, и разойдемся красиво! – продолжал ворчать Леонард, думая, чем помочь соседу.
– Не шучу я, пан Леонард. У меня в самом деле кое-что есть. Всю жизнь собирал. Старый Моисей тоже собирал! А за Соню, за Розочку я и золота не пожалею. Я бы не суетился, но, как мне сказали верные люди, уже завтра всех евреев начнут сгонять в гетто. Укрой нас хотя бы на время. Век помнить буду. Как только улягутся страсти, мы уйдем из города, – умолял Соломон.
– Да куда вам идти! Сын-то где? Слышно о нем что-нибудь?
– Мотя как уехал в Москву, так и пропал, даже не знаю, добрался ли. Он же в консерваторию собирался поступать. Ты ведь помнишь, как он играл! Нет, ты помнишь, как он играл? Скрипка пела в руках! А руки? Ты помнишь, какие у него руки? Где теперь он сам, где его руки – даже не представляю! Только и надеюсь, что смерть его минует, что он вернется!
