Старый святоша строго вел бухгалтерию, подсчитывая на страницах жития святых и великомучеников свои подлые сребреники. Обыск продолжался. Ксендз как будто закостенел в кресле, устремив взгляд в одну точку. И вдруг он встрепенулся. Его обостренный слух уловил то, на что поначалу не обратили внимания занятые делом чекисты. Вначале мелко, на очень высокой ноте задребезжали стекла, потом, всё больше ширясь и усиливаясь, комнату заполнил непонятный гул. Ещё минута – и ночную тишину на десятки километров окрест нарушили первые разрывы авиабомб.
…Ни Сенько, ни посыльные, поднимающие в городе военных по тревоге, ни жены, уже ставшие вдовами, ни дети, осиротевшие в течение этих страшных мгновений, ещё не знали, что наша страна вступила этой предрассветной порой в полосу самых тяжелых в своей история испытаний.
* * *
При задержании обер-лейтенант Лоссберг решительно отказался назвать себя и заявил, что никаких показаний он давать не будет, поскольку является офицером вермахта великой Германии и до последнего вздоха будет верен присяге, данной фюреру. Хозяина конспиративной квартиры он не знает, в дом к ксендзу постучал случайно, чтобы получить хотя бы какое-то укрытие от бомбежки, а рация и другое шпионское снаряжение, изъятое у него, принадлежит лично ему. Он даже издевательски, на чистом русском языке, спросил:
– Может быть, советские органы разведки, направляя своих агентов в расположение противника, снабжают их клетками с почтовыми голубями?
Чекисты Николаев и Сенько с трудом сдерживались, глядя на самодовольную физиономию гитлеровца. Во время первой бомбежки Сенько послал из квартиры ксендза в штаб корпуса оперработника Николаева с задачей узнать, какие данные получены в штабе о случившемся. Возвращаясь оттуда, политрук но пути забежал домой и обнаружил, что половина его дома разрушена в результате этой бомбежки, погиб вместе с семьей его сосед и друг, командир батальона связи капитан Александр Николаевич Покатило. Вынося их тела из-под обломков здания, Николаев чудом увернулся от горящей балки. Но полученную большую ссадину на голове пришлось наскоро перевязать, она кровоточила.
Столько ненависти и боли было теперь в глазах этого постаревшего сразу человека, что гитлеровцу, находящемуся уже в отделе контрразведки, стало не по себе. И неизвестно, чем бы закончился с ним разговор, если бы не вмешался прибывший от комкора Сенько. Отправив задержанного в камеру, батальонный комиссар устало опустился на стул и обхватил голову руками. Казалось, бессонная ночь и всё пережитое за эти несколько часов лишили сил этого мужественного человека. Николаев подошел к нему и тронул за плечо:
