— Та не гони мне, Сеня, не гони, — интимно нашептывал Фима Сене. — Тут уголовный розыск, а не баня, нема ни голых, ни дурных. В квартире у покойной женщины, мадам Коцюбы, битком шкафов. Следи за мыслью, Сеня… Там есть шкафы, у шкафов — дверцы. А по тем дверцам — отпечатки. Твои, Семен! Ты догоняешь или повторить?
— Да не был я на той квартире, — угрюмо повторил Шалый.
—– Там отпечатки, Сеня, отпечатки… Как клопы, по всем шкафам!
— Да я на стреме стоял, — вяло произнес Сенька. — А шкафов не трогал…
— Во, молодец, — одобрил Фима, — на стреме… Это уже веселее.
Он кинул короткий взгляд на Якименко — мол, фиксируй. Капитан раздраженно ткнул пером в чернильницу.
— А кто стрелял? — продолжал плести свои сети Фима.
— Не знаю, — пожал плечами Сенька. — Или Кривой, или Дутый… не знаю. Там не могло быть моих отпечатков!
— Верю! — быстро воскликнул Фима. — Вот теперь — верю!
Сенька перевел растерянный взгляд с Фимы на Якименко:
— Так шо он мне тут расписывал?
Якименко без всякой симпатии взглянул на Фиму, но тут же соврал с простодушным выражением лица:
— Фима ошибся. То было не с мадам Коцюбой, а у Якова Бедовера.
— Во! — шлепнул ладонью по коленке Фима. — Вспомним за Якова Бедовера!
— Где прятали награбленное? — встрял, насупившись для полноты момента, Якименко.
Затравленный взгляд Сеньки Шалого заметался по комнате.
— Награбленное? — наконец выдавил он из себя.
— Нет, заработанное честным трудом! — рявкнул Фима. — Хватит Клару Целкин строить!
— Не знаю я ничего! — взвыл Сенька. — Вы других спрашивайте! Я не знаю!..
С полминуты Фима и Якименко молча смотрели, как Шалый, оскалив щербатый рот, дергая головой и вращая глазами, сползает со стула на пол и бьется, стараясь, впрочем, не травмировать раненую ногу. Наконец Фима взял его за шиворот.
— Сеня! — душевно произнес он. — Друг!.. Не дай бог, конечно… Шо ты мне истерику тут мастыришь? Ты посмотри вокруг и трезво содрогнись! Ты вже ж с себе наговорил с вышку. Теперь тяни на снисхождение пролетарского суда. Мудрое, но несговорчивое.
— Других спросите! —жалобно протянул Сенька, но биться перестал. — Не знаю я…
Устало вздохнув, Фима присел перед Шалым на корточки. В его прозрачных глазах плескалось искреннее сочувствие.
— Сема, верни награбленное в мозолистые руки. Тебе еще с них кушать — подумай сам…
— Да шо ж такое, а… — Омельянчук, отдуваясь, пытался отцепить от стопки намертво въевшийся в нее дырокол.
— Дай я тебе прострелю эти несчастные дырки, — улыбнулся Гоцман.
