Фабьена тут же бросила читать письмо и открыла книгу на указанной странице.
«Он не считал, что евреи имеют право на какое-то особое будущее, на новый союз с Богом: он полагал, что их освобождение должно быть частью освобождения всеобщего, где растворятся их имена, их беды и их призвание. Впрочем, Бернар думал пока только о том, как освободиться самому, и мало беспокоился о том, чтобы освободить других…»
Она забыла о недочитанном письме Марка, вернулась к началу романа и прочла его залпом, ни на минуту не отрываясь. Когда самолет приземлился в аэропорту Кеннеди, она, как и предсказывал Марк, перевернула последнюю страницу.
— Ну? — Фабьена вопросительно посмотрела на Кенуа. — И что же мы будем делать, если окажется, что это и правда Лорансон?
— С Жюльеном можно связаться только в двенадцать?
Это был не вопрос, а скорее размышление вслух.
Ответа он не ждал и тут же заговорил снова:
— Попробуем пока что-нибудь предпринять сами… Ты пойдешь в «Атеней» с одной из этих картинок Я там уже засветился. Вчера швейцар заметил мои маневры и выставил меня за дверь. С твоей обычной везухой и хорошими чаевыми ты добьешься от какого-нибудь посыльного или бармена полной информации насчет этого типа, кто бы он ни был… Смотри!
Он ткнул пальцем в одно из лиц на фотографии.
— Портье передает ему письмо… Значит, он живет в отеле.
Он посмотрел на часы.
— Без четверти девять… А я поразнюхаю в другом месте… Встретимся в «Театральном баре» в половине одиннадцатого.
Он собрал сумку и двинулся к двери.
— Ты все-таки поосторожней, — сказал он, остановясь на пороге. — Тут можно так вляпаться!
Она подумала о Даниеле Лорансоне, вернувшемся с того света.
Неужели этот швейцарец со светлыми усами, как у британского офицера колониальных войск, и есть Лорансон?
Было десять часов утра. Фабьена сидела в «Театральном баре» на авеню Монтеня и ждала Пьера. Народу было мало. Она выбрала столик в глубине зала, заказала двойной кофе и яичницу с беконом. Потом вытащила из конверта фотографии, которые дал ей Пьер.
Она снова принялась внимательно их разглядывать. Сначала общий вид — с ливанцем на первом плане и неясным силуэтом в глубине. Потом все этапы увеличения, где от снимка к снимку, словно проступая сквозь туман времени и небытия, все отчетливее вырисовывалось лицо Даниеля Лорансона.
Или его двойника.
Не зря Вальтера Беньямина так интересовало искусство фотографии: в нем действительно есть что-то загадочное. Магическое. И технический прогресс только увеличивает его поразительные метафизические возможности, думала Фабьена.
