, чтобы купить Беатрис обещанные ей открытки. Видимо, существовала целая сеть подобных магазинов. Через полчаса в аэропорту Бангора он обнаружил точно такой же.
Когда он уже выходил, его внимание привлекла полка с книгами по философии. Он остановился, вытащил несколько книг, принялся их листать, забыв, что торопится, и вдруг наткнулся на томик с очаровательным названием «Карманный Платон».
Марк посмеялся про себя, посмотрел состав, обнаружил, что он довольно толковый, и начал читать краткое предисловие к «Горгию».
И вдруг его будто что-то ударило, ослепило.
Он не знал больше, где он, кто он, сколько ему лет. Словно все ориентиры во времени и пространстве разом исчезли. Осталось только что-то мягкое, текучее, аморфное: жизнь. Ощущение собственного существования, очень сильное, первобытное и абсолютно пустое, не заполненное ничем. Ничем, кроме просто ощущения жизни.
Потом он вынырнул из этого провала, из этого неподвижного смерча, и очутился на улице Ульм.
Но это не было воспоминанием, картиной памяти, обретением прошлого. Нет, он находился на улице Ульм сейчас, вот в эту минуту, как бывает во сне. Он сидел на семинаре но Платону с Эли Зильбербергом и Даниелем Лорансоном.
Даниель повернулся к нему, но у него не было глаз. Не было даже лица. Марк знал, что это Даниель, знал совершенно точно. Но вместо его черт он видел лишь какую-то неровную поверхность. Вроде пемзы, застывшей лавы.
И в слепящем свете этого длящегося в настоящем мгновения, затмившем для него все вокруг, как будто случайно засветили отснятую фотопленку, в резком свете этого воспоминания — ибо приходилось все-таки смириться и назвать это воспоминанием, за неимением более подходящего слова, — Марка пронзило вдруг острое, тревожное предчувствие — уверенность в неотвратимости беды.
Он сделал неимоверное усилие, чтобы встряхнуться, вновь овладеть своим телом, рассудком. Словно натянул рывком поводья и остановил понесшую лошадь.
Дрожащей рукой он поставил Платона обратно на полку.
На аэродроме в Бангоре, прежде чем сесть в маленький самолет компании «Бар Харбор» на Бостон, он обязательно позвонит Беа. Нет, не Беа, Беатрис! Сегодня у нее в лицее нет занятий и она должна быть дома.
Все началось неделю назад, десятого декабря.
По крайней мере, когда старший комиссар Роже Марру будет записывать на пленку его показания в больничной палате, Марк Лилиенталь начнет свой рассказ именно с десятого декабря. Он не будет мяться. Он будет говорить твердо и внятно, иногда монотонно, словно рассказывая о ком-то другом, а иногда быстро и возбужденно, вспоминая события того дня.
