— Ну так, — деловито и суховато сказал Бодунов, быстро пожав мне руку своей сильной, большой и горячей ладонью, — так. С чего начнем? Какие вам нужны кошмарные преступления? На сегодняшний день ничем похвалиться не можем выдающимся по вашей части, а в музее имеется кое-что. Направимся в музей? Или хотите побеседовать с героями будней уголовного розыска? Есть и такие. Рянгин имеется, Берг Эрих, Чирков Николай Иванович — мужик дошлый. У нас все есть…
Даже несмотря на отсутствие житейского опыта, я почувствовал в скороговорке Ивана Васильевича насмешку. Почувствовал остро, как чувствуют в молодости.
— Нет, — не без твердой злобы произнес я, — мне пока просто бы присмотреться. Я постараюсь никому не мешать.
— А вам к какому числу нужно ваш очерк закончить?
— То есть как это к какому?
— Обычно, когда к нам из газеты приходят, то торопятся. Говорят: «Материал намечен в полосу на завтра».
Смотрел он на меня остро, лукаво-насмешливо, но довольно доброжелательно. Должно быть, забавлялся моей обидчивой молодостью. Да и красен я был, наверное, от происходящей беседы.
— На когда ваш материал намечен?
Я ответил, что не тороплюсь, что моя газета серьезная, да и не только в газете дело. Тут я замялся. Говорить о себе как о писателе мне было неловко. Впрочем, тогда я и не думал писать о «сыщиках и ворах».
— А в чем же еще дело? — быстро осведомился Иван Васильевич.
Теперь он буквально сверлил меня своим живым, добродушно-лукавым взглядом.
— Хочу подетальнее ознакомиться, поближе все узнать, пояснее себе представить.
— Соскучитесь! — предупредил Иван Васильевич.
— Разве у вас можно соскучиться?
— Случалось со многими. Впрочем, дело ваше. В нашей бригаде товарищи предупреждены — присутствуйте, вам мешать никто не будет.
Он поднялся — такой ловкий и ладный человек, что невозможно было им не любоваться, — взглянул на часы, поправил ремень на гимнастерке, повернул ключ в сейфе и, не оставив нигде ни одного клочка бумаги, уехал. А я начал «присутствовать»: подсел к Рянгину, который допрашивал некоего старика, похожего на Минина с памятника в Москве, про каких-то гусей.
— Битая птица, — диктовал юный Рянгин сам себе, — обнаруженная…
Старик не соглашался:
— Гуси, а не птица! «Птицу» не подпишу!
— А гусь не птица, что ли?
— Не подпишу, и все. Мой верх.
Про гусей было действительно очень скучно. Я подсел к Эриху Карловичу Бергу — высокому, красивому, бледному, в черной сатиновой косоворотке, в накинутом на плечи пиджаке. Перед ним курила папиросу сильно накрашенная блондинка, покачивала ногой в лаковой туфельке, плакала быстрыми слезами:
