Город состоял всего из нескольких улочек, без ума перепутавшихся друг с другом. Тёмные и облупленные дома — ни один из них не был выше четырёх этажей — стояли вразнобой: некоторые сбежались вместе, словно замышляли что-то, другие разошлись в разные стороны, повернулись друг к другу глухими стенками. На окнах не было ни штор, ни занавесок, отчего казалось, что красные лучи закатного солнца насквозь пробивают дома, испепеляя жильцов. По нахмуренным улицам рыскал ветер, стучал в форточки, как недобрый гость, опрокидывал урны и раскидывал мусор, злобно царапал ветками деревьев железные крыши. Пахло пылью и кислой плесенью. Тим подумал: «Похоже, в Городе живёт малопривлекательный народец. Здесь не ходят друг к другу в гости, едят вяленую рыбу на завтрак, обед и ужин, разводят мохноногих пауков по тёмным углам и помнят только свои страхи». Однако, зная, как может испугаться от таких слов Обби, он вновь промолчал. Обби сама подала голос:
— Наверное, мы пришли в Город не в Добрый час, когда по его улицам не гуляют добрые люди. Лучше бы нам никого не встречать.
Как раз в это время из-за угла, шаркая деревянными сандалиями, показался горожанин. Невысокий горбун приостановился, глядя сквозь друзей, как слепой. Он был согнут так, что щетина его подбородка протёрла белое пятнышко на пряжке брючного ремня.
— Чего сюда примчались ветер пинать? — Прошамкал он. — Убирались бы по добру — по здорову! — И отправился дальше, раскачивая тяжёлым горбом, будто нёс на нём поклажу.
Тим сжал кулаки.
— Успокойся, Тим, — Обби заговорила как можно ласковее. — Симпатягой его не назовёшь, но ничего плохого он нам пока не сделал, — и уже совсем тихо попросила: — Не поддавайся яду, Тим. Нам осталась не так долго идти до Знича.
У Тима вертелось на языке: «А ты лучше помолчи и придержи свои замечания про запас!» Но он только улыбнулся, как может улыбнуться человек проглотивший ложку уксуса.
— Посмотри, Тим, вот так фонтан! — Испуганно воскликнула птица.
На круглой площадке, огороженной невысоким бордюрчиком, нелепо замерли серебряные павлины, страусы и фламинго — чёрные, как закопчённые кастрюли. Когда-то это был чудесный фонтан, который очень любили дети, но сейчас от птиц с отломанными крыльями, с перебитыми чей-то варварской рукой шеями, хотелось быстрее отвести глаза. Когда-то из позолоченных клювиков лились струйки и вместе с ними звучали свист и щебет, но сейчас из них вырывалось бессильное перханье вместе с песком. Когда-то маленькие горожане ловили разноцветные брызги, но теперь к павлинам, страусам, фламинго давным-давно никто не подходил, и, забытые, они грустно ржавели. — Тим, а ведь это полинялое чудище было когда-то цирком Шапито! — воскликнула Обби и указала на перекошенный брезентовый шатёр. В нескольких местах грубый материал купола порвался, и оборвыши глухо хлопали на ветру. — Какие странные звуки. Как аплодисменты призраков.
