Но полет есть полет, тем более боевой вылет, и Беляк не позволял себе расслабиться, мысленно повторяя, как приказ самому себе, главную заповедь пилота, усвоенную еще в училище: «В полете если думаешь, то думай только о полете!» Главное — не отвлекаться! Мелочей в воздухе, а тем более при выполнении боевого задания, нет и не бывает. Искусство и мудрость летчика и состоит из так называемых мелочей, малозаметных особенностей, тонкостей летного дела, которых не найдешь ни в инструкциях, ни в наставлениях, ни в приказах. Их надо знать и хоть один раз самому прочувствовать на ручке управления вертолетом. Так складывается основа поведение летчика, его характер пилота, то, что в конечном итоге именуется классностью, летным мастерством.
Гусаков был хорошим летчиком и командиром. В этом Александр убедился еще раз, летать с ним было легко и свободно, как и с капитаном Паршиным, к манере поведения которого в полете Беляк привык. Но у Геннадия были свои особенности командования, и это держало Александра в постоянном напряжении.
В кабине было жарко. Мерцали шкалы приборов, подсвеченные ультрафиолетовыми лампами, уверенно и мерно гудели двигатели.
— Триста пятый! Триста пятый! — послышалось в эфире.
— Триста пятый слушает, — отозвался на позывные командир.
— Триста пятый, меня слышите?
— Триста пятый слушает, — повторил Гусаков.
Александр прислушался. В наушниках шлемофона звучал голос командира полка.
— Триста пятый! Афганский батальон выдвигается в северо-западный квадрат, — последовали цифровые координаты местности. — Прикройте сверху.
— Я триста пятый! Вас понял! Выхожу на заданный квадрат.
Отрапортовав командиру полка, Гусаков переключил связь на ведомого и, повторив приказ ГПУ — группы боевого управления, — велел Хромову подняться выше и следовать за ведущим.
Солнце припекало нещадно. В кабинах усилилась жара. Ровное гудение моторов убаюкивало и успокаивало, вызывая легкую сонливость. Александр отмечал на карте маршрут полета, искоса поглядывая на показатели приборов. Через полчаса пара винтокрылых машин подошла к намеченному квадрату.
Летим по лезвию ножа,
Летим, от страха чуть дрожа…
В который раз за сегодняшний полет Гусаков распевал эту песню, только теперь, как с облегчением заметил Александр, в голосе командира экипажа не так явственно звучали отчаянность и душевная надрывность, а появились нотки внутренней уверенности в свои силы, в боевую машину.
А внизу отошли назад и в сторону приятная зелень живой природы и голубая лента реки, теперь под ними расстилались тоскливо-унылая, вздыбленная крутыми горбатыми вершинами, безжизненная земля. Ни одного зеленого пятнышка, ни одного деревца. Одни верблюжьи колючки, корявые, засохшие кусты, да безжизненные метелки изжелтевших трав. Кое-где по ложбинам прячутся глинобитные дома, в которых, видимо, давно никто не живет. А вдали, словно нарисованные и приподнятые знойным маревом, вздымаются гряды невероятно высоких гор. Бледно-фиолетовые, иногда даже сиреневые, они тянутся к небу своими могучими вершинами, на которых, как белоснежные чалмы, отчетливо-ясно светится снег. И к горам стелется светлая лента извивающейся дороги.
