Что же касается серьезного вопроса насчет судьбы и рока, о которых прочел в книге, то у лейтенанта Беляка имелось собственное на то мнение. Ни в какой такой рок Александр никогда не верил и не собирается верить, ибо с детства больше привык полагаться на себя, на свои силы, свою волю. А вот в судьбу верил и верит, в свою личную судьбу, и был давно убежден в том, что она у него красивая и правильная, хотя трудная и наполнена риском.
А какой еще должна быть судьба у молодого военного летчика эскадрильи отдельного вертолетного полка? Риск — дело благородное. Кто не рискует, как говорят бывалые люди, тот не пьет шампанское. С шампанским, тут в Джелалабаде, на юге Афганистана, не особенно густо, а вот риска хватает, даже чересчур. Так что на свое будущее, особенно ближайшее будущее, приходится смотреть через призму этого самого повседневного боевого риска, к которому трудно привыкнуть. Да можно ли вообще привыкнуть к тому, когда с высоты полета видишь, что на тебя, на твой вертолет, с земли устремляются пульсирующие огненные трассы крупнокалиберных пулеметов, жаждущих лишить тебя твоего будущего? Но на войне как на войне. Кто кого? Моджахеды тоже не дураки, жить хотят и стрелять умеют отменно. Свободные и сильные дети гор. Глубокие древние времена веяли от снежных вершин, утверждая суровое мужество природы. И моджахеды также были полны мужества и смелости — такие имела природа, вздымая к небу горы и прорывая скалистые ущелья, и эти дети гор и равнин жили своей жизнью, покорно неся груз нищеты, отчаяния и смиренной косности.
Александр, как и его боевые товарищи, жил возбужденно, с тревожным восторгом в сердце. Они были чем-то похожие на древних охотников, забравшихся далеко, в незнакомые пределы чужой природы. В свои молодые лейтенантские годы он еще не познал глубины всех ценностей жизни, и потому ему была неизвестна трусость, которая всегда порождалась жалостью потерять свое живое тело. Из детства и юности он сразу вышел на войну, не пережив радости от созерцания неимоверного мира, который его окружал. Он был неизвестен еще самому себе и потому еще не имел в своей душе тех цепей, которые привязывали бы его внутреннее внимание к своей личности. Поэтому он жил открыто одной общей жизнью со своими однополчанами, природой и историей своей страны. Был доволен своим красивым именем, подаренным родителями, и короткой звонкой фамилией, доставшейся ему по наследству.
А время отмеряло последние спокойные утренние часы начала праздничного дня. Да и спокойными их можно было назвать с большой натяжкой, поскольку к незатихающему возбуждению, ставшему привычным со своими постоянными тревогами и вылетами на боевые операции, прибавилось желанное состояния приятной радости ожидаемого торжества праздника. Пусть далеко от своего дома, от родины, среди незнакомой природы и незнакомого народа, но праздник есть праздник, и отмечать его русский человек привык со всей широтой души.
