«Что он там такое брешет, этот Андрей Калинович? Не упомню что–то я такого случая. Знаю только, что Мыкола — командир сорокапятимиллиметровой пушки — подбил на Припяти не то один, не то два парохода. Ну, а выговор — это за что же?» — думаю я, задремывая.
Через некоторое время хохот слушателей колебнул пламя «парашюта». Зашевелились тени на потолке. Смеется Слава Слупский, смеется венгр Тоут, смеется даже серьезный Сокол. Грохочут басами связные у двери, и заливается искренним ребячьим смехом Вася Коробко.
— Так, значит, и выговор сразу, и благодарность? Одним снарядом заработал? — спрашивает сквозь смех Сокол.
— Ага, — отвечает довольный Цымбал. — А що ты думаешь? Режим экономии. Снарядов–то всего семь штук оставалось.
И опять взрыв хохота. Ну как тут уснешь на печи?
А на Цымбала нашла говорливость. Я слушаю его складную украинскую речь и думаю: «В самом деле, не пустить ли его по политчасти? Умеет он душу человека раскрыть. А это в партизанской жизни, пожалуй, главное для политработника».
Тем временем Цымбал подсел уже к связным, среди которых немало «ветеранов», хотя каждому из них лет по шестнадцать — восемнадцать от рождения.
— Вы рыжего бачили? Тот новый капитан с вострым таким носиком? Ну тот, что на одну ногу приседает? Так то ж, хлопцы, немец! Чистокровный. Тихо, не шебаршить! Это ж наш немец — советский. Скоро ему геройскую звезду дадут. Сам генерал Строкач говорил: на днях ждем указ.
— А звиткиля он сюды взялся? — подозрительно спрашивает связной разведки третьего батальона Шкурат.
— А як его звать? — интересуется другой.
— За какие же такие заслуги–подвиги? Это ж надо что–то такое.., чтобы героя дали, — удивляется Вася Коробко.
Но Цымбал, раздразнив слушателей, вдруг зевнул и объявил:
— Спать, братва, пора. Времени впереди много. И все — наше. Завтра еще, если успею, обскажу вам про того немца.
Цымбал залез ко мне на печку и, укладывая раненую руку в теплую горку проса, спросил:
— А вы шо ж не спите, товарищ подполковник?
— Здорово ты рассказываешь…
— Да в госпитале наловчился. Надо же хоть языком воевать, раз руку перебили. Эх, проклятая…
— Болит?
— Не то что болит, а ноет, вроде комашня какая в самой кости шевелится.
Помолчали.
— Как ты, Андрей Калинович, о Брайко думаешь?
— Да ничего — батальон хороший, — неопределенно ответил он.
— А командир? Сам Петро?
— У плохого командира и батальон будет ни рыба ни…
— К нему комиссаром пошел бы?
Долго молчал Цымбал, шурша просом. Потом сам спросил:
