Протянув руку, он промолвил:
— Приветствую тебя, любезный сударь. Что поделываешь? Отчего ко мне не заглянешь?
— Да вот, сопровождаю пана Скшетуского, — угрюмо отвечал Заглоба.
Стражник не любил Скшетуского за степенный нрав и прозвал разумником, хотя о несчастье его знал прекрасно, так как присутствовал на том самом пиршестве в Збараже, когда разнеслась весть о взятии Бара. Однако, будучи по природе своей несдержан, а в ту минуту вдобавок пьян, не пожелал чужое горе уважить и, ухвативши наместника за пуговицу жупана, спросил:
— Что, брат, все по девке плачешь?.. А хороша была, признайся?
— Пусти меня, милостивый сударь, — сказал Скшетуский.
— Погоди.
— На службе находясь, не волен я с исполнением приказа его светлости ясновельможного князя мешкать.
— Погоди! — повторил Лащ с упорством пьяного человека. — Ты на службе, не я. Мне здесь никто приказывать не смеет.
После чего, понизив голос, повторил вопрос:
— Хороша была, а?
Брови поручика сошлись на переносье.
— Мой тебе совет, сударь: не касайся больного места.
— Больного места не касаться? Да ты зря горюешь. Хороша была — жива, значит.
Лицо Скшетуского покрылось смертельной бледностью, но он сдержал себя и молвил:
— Сударь… как бы мне не забыть, с кем честь имею..
Лащ вытаращил глаза.
— Ты что? Грозишься? Мне?.. Из-за какой-то потаскушки?
— Иди-ка, пан стражник, своей дорогой! — гаркнул, дрожа от злости, старый Зацвилиховский.
— Ах вы, голодранцы, сермяжники, холуи! — завопил стражник. — За сабли, господа!
И, выхватив свою, бросился на Скшетуского, но в то же мгновение в руке пана Яна засвистело железо и сабля стражника птицею взмыла в воздух, сам же он пошатнулся и с размаху грянулся во весь рост на землю.
Скшетуский не стал его добивать; он застыл в каком-то дурмане, белый как полотно, а вокруг меж тем закипела буча. С одной стороны подскочили спутники стражника, с другой, точно пчелы из улья, налетели драгуны Володы„вского. Раздались возгласы: «Бей их, бей!» Подбежали еще какие-то люди, даже и не зная, в чем дело. Зазвенели сабли, стычка грозила превратиться во всеобщее побоище. К счастью, дружки Лаща, видя, что людей Вишневецкого все прибывает, протрезвев со страху, подхватили стражника и обратились в бегство.
По всей вероятности, имей стражник дело с другими солдатами, менее приученными к дисциплине, его бы в куски изрубили, но старый Зацвилиховский, опомнясь, только крикнул: «Стой!» — и сабли попрятались в ножны.
Тем не менее весь лагерь пришел в волнение: слух о схватке достиг княжьих ушей. Кушель, несший караульную службу, вбежал в комнату, где князь совещался с киевским воеводой, старостой стобницким и Денхофом, и крикнул:
