– Не знаешь, – констатировал Гиря. – И не можешь знать. Ты вообще сейчас подозреваешь подвох. А, допустим, я обращаю все в шутку. Но ведь ты не готов, и это ощущение в тебе останется. Так?
– Да, – согласился я.
– А это плохо. Каждый профессионал должен смотреть вверх, пока не улетит вниз. Тогда слушай. Спроси Сюняева и Кикнадзе, почему они не сидят на моем месте? Любой из них может, я знаю. Но любой скажет, что на этом месте должен сидеть я. Почему?
Я глянул на Валерия Алексеевича – он сидел с деревянным лицом. Зураб Шалвович отвернулся. Впервые на моих глазах Гиря унижал их, и они молчали. Я растерялся. Зачем он это делает? Оставалась надежда, что это очередная постановка. Я – зритель. Меня воспитывают.
И тут Сюняев ожил.
– Ты конечно же решил, что это психологический мастер класс, – произнес он и презрительно усмехнулся. – Увы, юноша, увы… Однажды я решил, что способен лучше делать дело, которое делается в этом крэсле…
Гиря предостерегающе поднял руку.
– Это, Валера, наши личные дела, его они не касаются.
– Но, милый друг, мы опустились на такую глубину, что теперь надо выпускать все пузыри. Иначе молодой человек решит, что… Что, в тайниках своей души я… Нет уж, извини! Так вот, Глеб, однажды я его возненавидел. Он мне мешал. Я был умнее его, тоньше и… Мне казалось это несправедливым. Почему я должен быть на вторых ролях?! Так вот, этот мерзавец произвел надо мной такую штуку, что я его возлюбил всей душой. И Кикнадзе его возлюбил, и даже Штокман, хотя у Штокмана голова варит в три раза лучше. И теперь – парадокс! – я ему не завидую, и готов даже за него умереть при случае. А что такой случай он мне предоставит, я не сомневаюсь.
– А ты, Зурабчик, что скажешь? Может тоже охота излить душу на мою подкорку? – произнес Гиря елейным голосом.
Зураб Шалвович только вздохнул и махнул рукой.
– Тогда продолжим. В тебе, Глеб, отсутствует стержень. Пока. Сейчас я его вставлю, а потом, постепенно, мы будем навешивать на него разные штуки. Пока ты не сделаешься на манер новогодней елки. И в таком разукрашенном виде будешь существовать уже до самой смерти. Назад хода не будет, разве что ты – уж совсем бессовестный человек. Но я тебя изучил – ты не такой. Итак, первый элемент, так сказать, ствол. Ты должен быть абсолютно уверен, что вот этот стул, на котором я сижу, нужен. Отнюдь не о всяком стуле можно это сказать с уверенностью, но вот об этом, где покоится мой зад, – да. Почему это так, словами объяснить нельзя. Это надо понять и прочувствовать. Со временем мы это сделаем. Теперь обо мне. Секрет моего личного превосходства над этими господами заключается отнюдь не в том, что я умнее, красивее и приятней в выражениях. По всем этим параметрам они меня бьют, как ребенка, особенно Валерий Алексеевич, и особенно в части ума. Здесь у меня слабина. Ведь так, Валерий Алексеевич?
