Он стоял над ней, не зная, что делать, потом мягко коснулся вздрагивающего плеча.
— Триш, — позвал он.
Она мотнула головой, тщетно пытаясь сдержать рыдания.
— Триш, дорогая. Но плачь. Тебе нечего тревожиться. Я что-нибудь придумаю.
Тогда она подняла на него глаза. Волосы ее растрепались и космами висели вдоль лица. Она не пыталась даже отбросить их и смотрела на него сквозь этот медный водопад, будто сквозь разделявший их занавес.
— Ты мне поможешь? — сказала она. Не взмолилась, а просто спросила. И повторила: — Помоги мне, Деон.
— Конечно, — поспешно сказал он. Слишком поспешно. — Конечно, я тебе помогу.
Она посмотрела на него долгим взглядом, и в этом взгляде был вопрос. Потом лицо ее снова приняло отчужденное, холодное выражение. И она отвернулась.
Он погладил ее по плечу, и от этого прикосновения ее страх точно передался ему — точно страх снимается с человека, как пленка. Он почувствовал, что его охватывает паника, под ложечкой тоскливо защемило, страх наполнял все его существо.
— Не беспокойся, — сказал он и не узнал собственного голоса — сдавленного, фальшивого, неубедительного.
— «Не беспокойтесь» — выражение, неприемлемое для нас, — продолжал профессор Снаймен. — Проблемы не решаются сами собой.
Слова Снаймена пробудили непрошеное эхо. Деон испуганно впился взглядом в маленького человека там внизу, у кафедры.
— Детскую хирургию, а тем более грудничковую, следует признать самостоятельным направлением, отличным от хирургии, как предмета в целом, — говорил профессор. — Нам понадобится для этого новое племя хирургов, которые будут работать коллективами принципиально нового типа.
Дело ясное — старина оседлал любимого конька, подумал Деон. Все прекрасно: значит, до сих пор были лишь общие фразы.
А вот сейчас уже надо слушать.
Профессор Снаймен обвел свою аудиторию взглядом, его кустистые броня взвились вверх, словно антенны пеленгатора. Он повернулся к слушателям спиной и засуетился у проектора.
— Я хочу продемонстрировать вам, с чем в принципе нам придется иметь дело, — бросил он через плечо. Он нашел нужный слайд, проверил его на свет, укрепил в проекторе. — Свет! — попросил он. — Выключите свет!
Никакого света никто не включал — просто зимнее солнце, заливавшее зал сквозь высокие окна, было слишком ярким. Профессор Снаймен засуетился, замахал руками, точно птиц пугал — кш-ш! — пока не спустили жалюзи. Наконец, решив удовлетворяться полумраком, он включил проектор. Но второпях он вставил слайд вверх ногами, и на галерке кто-то хихикнул. Он обернулся, и под его строгим взглядом в зале тотчас наступила мертвая тишина. Он поправил слайд, даже спина его при этом выражала возмущение.
