Ну если бы год прошел, вдова успокоилась, черное сняла – подходи, пробуй, а Лукианов только у гроба раскрытого любил утешить вдову.
В жизни обычной он вполне нормальный был: семья, дети, работа престижная – все нормально, но вдруг у кого-то муж покидает земную юдоль – Лукианов тут как тут, черное наденет и к вдове прямиком. Сядет у гроба любимого мужа и начинает сочувствовать, да так зажигательно, с такой скорбью, что вдова глазам не верит: а ведь в жизни так не дружили, вон как убивается, друг сердешный.
Все уже ушли, и родственники и дети, а он сидит и скорбит возле вдовы и руку ей сжимает, вдова говорит: «Идите домой, вас семья ждет». «Нет, – говорит Лукианов, – я с вами побуду, эта ночь вам принадлежит. Какого человека потеряли…» К утру вдова теряла чувство реальности, и Лукианов на волне сочувствия и скорби убеждал ее слиться с ним в экстазе для разрядки, чтобы в день скорби хватило сил пережить горе. Как человек интеллигентный, он делал это бережно и печально, не переходя грань дозволенного, никаких вольностей и извращений – достойно и мужественно. Вдовы всегда кричали от горя, но никто не мешал им страдать. «Как убивается!» – говорили родственники и жалели вдову, бьющуюся в руках соблазнителя.
На следующий день панихида и похороны. Лукианов поддерживал вдову и на поминках, говорил трогательные слова, скорбил. «Какого человека потеряли», «Не чокаемся» – и тут же нескорбным голосом, без паузы, командовал: «Передайте баклажаны!»
Потом закусывал основательно, после горячего тихо шептал вдове выйти из-за стола в ванную умыть лицо, опухшее от слез, и еще раз овладевал ею для ее же блага. «Так легче перенести потерю любимого», – уверенно и твердо говорил Лукианов. Он знал это из прошлого опыта с другими вдовами. После этого интерес его иссякал, вдовы звали его на девять дней и на сороковины, но Лукианов не приходил – считал свою миссию исполненной и не беспокоил вдов своим присутствием, не желал оскорбить воспоминаниями о случившемся страдающую душу.
Истоки его косвенной некрофилии лежат в его глубоко законспирированном прошлом: человек не айсберг, в глубине его не холодная пучина, а лава горячая. У Лукианова все началось с юности прыщавой, когда мама заболела резко: жила, а потом раз – и заболела.
Папа Лукианов больную жену в клинику сплавил, а сам стал открыто с бабой жить, мерзкой и здоровой. Сын видеть не мог, как угасает мать, плакал ночами, приходил к ней, но она уже никого не узнавала. Кололи ее препаратами, которые боль снимали, а вместе с болью уходила память о том, где она сейчас, она уже была по дороге туда, где ничего нет.
