Улов был неплохим, но человек из конторы – это головная боль, опять на кухне запахло бедой. Черепа пытались понять, где им спрятать столько тел, даже сходили в ванную прикинуть, подойдет ли она для склада человеческого материала. Ванны, слава Богу, в хате не было, сидячая ванна – и вот и весь сантехнический набор, бедность ЖКХ спасла группу нарушителей по 88-й статье, части второй, по этой статье только максимум восьмерка, никакой смертной казни, тем более запланированное четвертование – это чистый беспредел и беззаконие, как сказал консультант Черепов, выплюнув носок, понимая, что он будет первым на разделке туш.
За беспредел он получил по роже от нервного брата, которого уже начало ломать без дозы, но руки ему освободили и дали покурить, свет в конце туннеля еще не показался, но знак, что он впереди, замаячил на радаре бедного Алекса – он всегда жопой чувствовал неприятности.
Газовую плиту выключили, Алекс напрягся, но шприц нашел другую вену. Второй Череп нашел свою дорогу и лег на диванчик ждать прихода, и он пришел в лице следующего клиента обменного пункта, им был Изя Моисеевич, профессор местного театрального вуза: принес «бабосы» за проданную квартиру на Морской и бумажку с банковскими реквизитами сестры профессора на ее исторической Родине. Алекс выполнял такие услуги для жертв, пострадавших от бытового антисемитизма в государственном масштабе.
Изю Моисеевича не били, кто же будет бить старого человека, не по понятиям это, его нежно приняли, связали только руки, в рот засунули вафельное полотенце – Алекс держал их для чистки ботинок. Их целая стопка хранилась в шкафу, сияющие ботинки нравились Алексу, в городе на Неве, где погода не располагает к чистой обуви, они были незаменимы, ими Алекс пидорасил свои любимые ботинки марки «Берлутти».
Изя Моисеевич слегка оробел, ему рекомендовали Алекса как надежного и порядочного молодого человека, а тут такой коленкор, он который раз утвердился в принятом решении, что надо было валить из этой страны еще раньше. Сейчас он не понимал, сможет ли сделать это в ближайшее время. Он стал молиться, хотя числился воинствующим атеистом.
Дурак, сказал себе профессор, старый дурак, держался за кафедру, за учеников, хотел получить звание «засрака» (заслуженного работника культуры), надеялся, что это добавит авторитета в Израиле. Догонят и еще добавят, так говорила ему бабушка, старая еврейская бабушка, презиравшая коммуняк всю оставшуюся после 17-го года жизнь.
