Мы лишь к ужину спохватились. Искали с фонарями всей командой, пуска ли ракеты. А когда дошли до места трагедии — было поздно. На него напал белый медведь (судя по следам, довольно крупный).
10 апреля 1912 года.
Находимся в зоне полярного бассейна, которую никто до нас не посещал. И, похоже, что нас подхватило течение, от крытое Нансеном. Если так, то из ледянoгo плена нам вряд ли вырваться по эту сторону полюса.
Вместе с фельдшером и поваром сделали ревизию всему провианту.
Решил немного сократить пайки. Охота пока успешная, и продуктов на два года хватит. Медведи продлят запас пищи ещё на год. А уж через три-то года нас куда ни будь всяко вынесет. Коли мои подсчёты подтвердятся, то вынесет нас в район между Шпицбергеном и Гренландией к июлю-августу 1914 года.
Так что вместо одного полезного дела прохода по Северному пути — будем делать другое — исследование неизвестных полярных областей океана.
Будем продолжать наблюдения. Выдержало бы судно. А мы — вы держим. И сослужим пользу мировой науке.
20 августа 1912 года.
На выход из плена надежд почти не осталось. Лужи, которые совсем недавно были вокруг судна, промёрзли насквозь. Идёт снег.
Подумываю, не сделать ли через несколько месяцев вылазку на полюс. Сов сем от него будем недалече. Как жаль, что Вячеслав Михайлович так неудачно сломал ногу в Архангельске. Вот бы мы сейчас с ним поспорили — кому идти к полюсу, а кому — остаться на судне. А так придётся коротать пленником всё оставшееся время. Команду без капитана оставлять нельзя.
Знал бы, что так будет, взял бы, вопреки запретам врачей, его на борт и срастил бы тут ему ногу.
10 сентября 1912 года.
Случай хотя и пренеприятный, но комичный.
Услышал крик Изабеллы: «Держи вора! Держи вора!» Вошёл в кают-компанию. К переборке прижался и дрожит Малохаткин. В руке у него две плитки шоколада, на глазах — слёзы.
Он самый молодой в команде и сладкоежка, оказывается. Пробрался в кладовую, пользуясь доверчивостью повара, и стянул шоколад. Изабелла распознала и подняла крик. Как она отличает дурные замыслы, известно лишь ей одной. Но в удивительном чутье её я убеждался уже не раз. И ведь она первая не признала того штурма, на, которого мне пришлось через неделю ссадить.
Малохаткин плакал и умолял меня не отдавать его на суд команде. Он откуда-то взял, что я обязательно решу его судить. Раскаяние его было так глубоко и искренне, что я строгим голосом объявил, что на первый раз прощаю и никому не скажу.
