Великий Ратоборец вынул из-за пояса длинный острый нож, провел несколько раз ним по валуну, оставляя полосы на замшелых боках векового камня. После этого он приблизился к костру и удовлетворенно сунул лезвие в пламя...
Близилось время расплаты. Чудовище возлежало животом вверх, с обращенной к небесам омерзительной слепящей мордой, удивительно плоской и оттого еще более страшной.
Лезвие ножа приобрело характерный бурый оттенок. Афанасий поднялся с колен, подошел к чудовищу и склонился над ним, занося нож для короткого решающего удара....
...Где-то там, далеко внизу, Великий Ратоборец увидел два бушующих безмолвных океана. На нематериальной, а оттого неизмеримой, глубине блистали отсветы клокочущих стихий, сверкали вспышки вселенских столкновений, энергетические потоки всплывали из глубин, причудливо переплетались между собой, создавали гигантские бурлящие воронки... По слезящейся поверхности пробегала едва заметная рябь... Широко распахнутые океаны пытались что-то сказать ему, достучаться до его сознания. Внезапно они скрылись под густыми пушистыми облаками и спустя сжатый до предела миг распахнулись снова, впиваясь в его мозг единственной, собранной на острие взгляда, мыслью...
..."Помилуй!!!"...
Афанасий вздрогнул. Его рука с занесенным над чудовищем раскаленным острием ножа вдруг обмякла и безжизненно полетела вниз, отпуская при этом рукоять... В воздухе запахло жженой резиной и чем-то еще... Великий Ратоборец медленно поднялся, обхватил голову руками и еще раз, пораженно, удостоверившись, скрылся в лесу...
...Чудовище оказалось Человеком...
...Маленький съежившийся мужчина проскользнул в предбанник поселковой бани и забился в темный угол. Его глаза бессмысленно блуждали по сторонам. Он уже не был Великим Ратоборцем. Он опять был просто Афанасием, в ниспосланный свыше момент душевного просветления не допустивший человекоубийства...
Варвара Савельевна возникла в дверях и с неприкрытой жалостью глянула на юродивого.
-- Кушать, кушать, Афоня, -- сказала она, подойдя к мужчине, и погладила того по косматым, убеленным сединами, волосам.
Юродивый поднял вверх свое лицо, доверчиво растянул рот в беззубой улыбке и покорно поднялся со скамьи.
-- Кушать, кушать, Афанасий хочет кушать, -- быстро забормотал он, похлопывая себя по животу. Его распухшие и до сих пор кровоточащие ладони оставили на обнаженном торсе несколько темных рдяных пятен. Афанасий не помнил, откуда они взялись, эти кровавые волдыри... Его рассудок привычно скрылся в зоне вечных сумерек, где нет сознания, как такового, как возможности осознанного выбора, где адекватность не логична, а потому не имеет места, где акт жестокости с общечеловеческой моральной точки зрения называется иначе, и, по большому счету, неподсуден...
