Впрочем, Анджелика в душе держала сторону Кончетты: этому Кавриаги не хватало перца, выйти за него замуж после того, как ты любила Танкреди, все равно что пить воду после марсалы, что сейчас стоит перед ней на столе. Ну, ладно, Кончетта, ее можно понять, зная начало всей этой истории; но две другие дуры, Каролина и Катерина, глядели на Кавриаги глазами дохлых рыб, жеманничали и едва не падали в обморок, как только он подходил к ним поближе. И чем они кончат! При свойственном ей отсутствии щепетильности в семейных делах она не понимала, почему бы одной из них не отбить графчика у Кончетты. «В этом возрасте мальчишки как собаки: стоит свистнуть — и побежит. Они просто дуры: того нельзя, этого не позволяет гордость да вежливость; уж заранее известно, чем все это кончится».
В гостиной, куда мужчины уходили курить после ужина, между Танкреди и Кавриаги, единственными в доме курильщиками и, значит, единственными изгнанниками, шел задушевный разговор. Кончилось тем, что графчик признался другу в крахе своих любовных надежд.
— Она слишком прекрасна, слишком чиста для меня; она меня не любит; я был слишком дерзок в надеждах и уеду отсюда с сердцем, пронзенным кинжалом сожаления. Я даже не осмелился сделать ей определенное предложение. Ведь я для нее не больше чем червяк; да так и должно быть, придется уж мне подыскать червячиху, которая и мной будет довольна.
В свои девятнадцать лет он еще умел смеяться над собственной неудачей.
Танкреди пытался утешить его с высоты своего прочного счастья.
— Знаешь, я помню Кончетту с самого рождения. Она самое милое создание на свете, зерцало всех добродетелей, но чересчур замкнута, излишне сдержанна; потом, она сицилийка до мозга костей, ни разу не выезжала отсюда: кто знает, пришелся бы ей по вкусу Милан? Ведь там о блюде макарон надо заботиться за неделю вперед!
Выпад Танкреди — одно из первых проявлений национального единства — заставил вновь рассмеяться Кавриаги: горести к нему не приставали надолго.
— Но я бы ей достал целые ящики ваших макарон! В любом случае — факт есть факт; надеюсь только, что твои тетя и дядя, которые так добры ко мне, не будут на меня в претензии за то, что я втерся к вам и теперь уезжаю без всяких результатов.
Танкреди вполне искренне его успокоил, потому что Кавриаги всем, кроме, может быть, Кончетты, пришелся по душе благодаря шутливому своему нраву, который в нем сочетался с самой жалкой сентиментальностью. Они заговорили о другом: об Анджелике.
