Кавриаги слишком много месяцев провел на военной службе, чтоб не подчиниться столь властному голосу; он распрощался и тихо-тихо последовал за лакеем. Морони потащил за собой армейские сундуки и кривые сабли в футляре из зеленой фланели.
Тем временем Танкреди писал: «Дорогая моя Анджелика, я здесь, я здесь ради тебя. Влюблен, как кошка, промок, как жаба, грязен, как заблудший пес, и голоден, как волк. Поспешу к тебе, как только приведу себя в порядок и сочту себя достойным предстать пред очами самой прекрасной из прекрасных, — это будет через два часа. Мое почтение твоим дорогим родителям. Тебе… покуда ничего».
Текст был представлен на суд князя; будучи всегда в восторге от эпистолярного стиля Танкреди, тот прочел, рассмеялся и полностью одобрил. У донны Бастианы вдосталь времени, чтобы придумать себе новую болезнь; записка тотчас же была отослана.
Порыв всеобщей радости был столь силен, что и четверти часа хватило, чтоб оба молодых человека просушились, почистились, сменили мундиры и снова оказались в «Леопольдовом салоне» у камина; они пили чай, коньяк и разрешали любоваться собой.
В те времена трудно было найти что-либо менее соприкасающееся с военными, нежели семьи сицилийской аристократии; в салонах Палермо никогда не видели бурбонских офицеров, а те несколько гарибальдийцев, которые туда проникли, скорей походили на пугала, чем на настоящих военных. По этой причине оба молодых офицера в действительности оказались первыми военными, которых увидели вблизи девушки из семейства Салина; на обоих были двубортные сюртуки — у Танкреди с серебряными пуговицами улана, у Карло с золотыми, которые полагались берсальерам; черные стоячие воротники из бархата имели бордюр, оранжевый у первого, кремовый у второго; к камину тянулись их ноги в голубых и черных панталонах. Вышитые на обшлагах серебром и золотом «цветы» ежеминутно приходили в движение, без конца то склонялись, то подымались; все это привело в восхищение девочек, привыкших к суровым рединготам и похоронным фракам. Поучительный роман валялся где-то за креслом.
Дон Фабрицио не сразу разобрался во всем этом великолепии: он помнил, что оба они походили на вареных раков в своей красной и неопрятной форме.
— Так что же, вы, гарибальдийцы, уже не носите красных рубашек?
Оба обернулись, словно их ужалила змея.
— Что ты, дядюшка, заладил — гарибальдийцы да гарибальдийцы! Побыли ими, и хватит. Мы с Кавриаги, слава Богу, офицеры регулярной армии его величества короля Сардинии еще несколько месяцев, а вскоре и короля всей Италии. Когда войско Гарибальди распустили, можно было выбирать: идти по домам или оставаться в армии короля. Он и я, да и многие другие вступили в настоящую армию. С теми оставаться нельзя было, не так ли, Кавриагн?
