К концу обеда разговор стал общим; дон Калоджеро на своем прескверном языке, но с присущей ему мудрой проницательностью рассказывал о некоторых закулисных действиях гарибальдийцев при захвате ими провинции; нотариус повествовал княгине о „загородном“ домике, который строил для себя; Анджелика, возбужденная светом, едой, шабли и тем единодушным одобрением, которое встретила у мужчин, сидящих за столом, попросила Танкреди рассказать какой-нибудь эпизод из эпохи „славных боев“ под Палермо. Она поставила локоть на стол, поддерживая рукой щеку. Кровь прилила к ее лицу, и глядеть на нее теперь было и радостно и опасно. Танкреди нашел восхитительной арабеску предплечья, локтя, пальцев, свисавшей белой перчатки, Кончетте же этот рисунок казался отвратительным. Продолжая восхищаться соседкой, он рассказывал о войне с необыкновенной легкостью и беспечностью, словно ничто не имело значения: ни ночной марш к Джибильроссе, ни перепалка между Биксио и Ла Маза, ни штурм Порта ди Термина.
— Поверьте, синьорина, я никогда так не развлекался. Но более всего мы веселились вечером двадцать восьмого мая. Генералу потребовался дозорный пост на вершине, где расположен монастырь затворниц. Стучим, стучим — проклятие, никто не открывает! Тогда Тассони, Алдригетти, я и еще кое-кто попытались разбить ворота прикладами мушкетов. Напрасный труд. Решаем быстро притащить бревно из соседнего дома, разрушенного обстрелом, и наконец после адского грохота ворота поддаются. Входим: пусто, но за поворотом коридора слышны отчаянные вопли, монахини укрылись в капелле и сбились в кучку у алтаря — уж не знаю, какие стр-р-а-х-и вызвал у них десяток обозлившихся парней. Смешно было глядеть на этих монахинь; уродливые, старые, в черных рясах, они приготовились… принять мученичество. Выли они, как суки. Тассони — ну и тип — крикнул: „Ничего не поделаешь, сестры, у нас сейчас другие дела; вернемся, когда вы нам подыщете молоденьких послушниц!“ От хохота мы чуть по земле не катались. Так их там и оставили, несолоно хлебавши; нам пришлось с верхних террас открыть огонь по королевским войскам. Десять минут спустя я был ранен.
Анджелика, по-прежнему опершись локтем о стол, смеялась, обнажая свои зубы волчицы. Шутка показалась ей прелестной, сама возможность насилия волновала, ее белая шея вздрагивала.
— Ну и ребята же у вас! Как бы мне хотелось быть с вами там!
Танкреди стал непохож на самого себя; увлечение рассказом, власть воспоминаний и вдобавок возбуждение, которое вызвала в нем чувственная внешность девушки, моментально изменили его, преобразили благовоспитанного молодого человека, каким он был на самом деле, в грубого солдата.
