– Ты любил ее?
– Кого?
– Эту свою девушку. Ту, которая уехала в Асаку.
– Не знаю.
– А что ты чувствуешь сейчас?
– Мне кажется, я мало о ней заботился.
– Тебе не хочется наложить на себя руки?
– Мама!
– Если нет, то это не любовь.
– Как ты можешь говорить такое? Да кто, вообще, в этом что-нибудь понимает?
– Все. И я тоже. Придет время, и ты поймешь. Это судьба. А от судьбы не убежишь.
– Ты же убежала.
– Она со мной жестоко обошлась.
– Ты вышла за отца.
– Он был лучшим из всех, кого я встретила, после того, как пришла в себя.
– Но это была не любовь, так ведь?
– Нельзя же всю жизнь носить траур.
– Ты могла бы вернуться в Британию, – говорит Генри. – Ты и сейчас могла бы. Чего сидеть и думать, если бы да кабы?
– Теперь это уже не то.
– Почему же?
– Все меняется, исчезает. Там другая жизнь, теперь это просто еще одна часть Европы. Так пишут в газетах. К тому же, кто говорит, что я не люблю твоего отца?
– Ты сама, ты все время это говоришь. Ты говоришь, что лучше бы ты умерла.
– Господи, Генри. Где твое чувство юмора? Не нужно верить всему, что я говорю.
– Чему же тогда верить?
– Верь тому, во что веришь. Так всем будет хорошо.
1/11/93 понедельник 13:12
– Иди-ка ты лучше домой, Хейзл.
Первый признак сумасшествия – когда начинаешь разговаривать сама с собой. Или, может быть, это второй признак. Третий признак – наверное, когда не знаешь, какой первый. И тогда ты уж точно сумасшедшая.
Выйдя из тихого сада на улицу, Хейзл поразилась ее суете и шуму, а также тому, что, отойдя всего на несколько шагов от дома Спенсера, она мгновенно столкнулась с жизнью тысяч других людей. Этот контраст и внезапный порыв ветра, бессмысленный и упрямый, заставили ее почувствовать себя уязвимой и незащищенной. Ей показалось, что она забыла, для чего родилась и как ей жить дальше. Она увидела рабочего, он читал газету, поставив ногу на заступ лопаты, воткнутой в землю. Интересно, что он рассчитывает из нее вычитать. Вряд ли в ней написано, почему, например, такая симпатичная девушка, как она, одета как на вечеринку, в половине первого пополудни, да еще в такой унылый понедельник. Она почувствовала на себе взгляды прохожих и обвинила в том свое платье. Надо ехать домой и забыть о Спенсере, который никогда не примет никакого решения, забыть о Генри Мицуи, который скоро уедет.
Без плаща, с одной лишь сумочкой, скрестив руки на груди, она вышла на дорогу. Людей на улице было предостаточно, машин же не было совсем, поэтому на быстрое спасение полагаться не приходилось. Едва приехав домой, она, в первую очередь, переоденется. Потом попробует отыскать старые проспекты по медицинскому или юридическому образованию. Со Спенсером не получилось – может, получится сменить профессию, давно собиралась.
