Подобные дни, казалось, самой природой созданы для беззаботного счастья и веселья: сверкающее солнце, цветы, белоснежные вершины на фоне лазурного неба, звон колокольчиков на шеях пасущихся далеко внизу коров — все это порождало почти детскую радость. Сказочно красивые горные пейзажи приводили юного Эрика в детский восторг. Он обожал эдельвейсы, но эти цветы избегают травянистых склонов — обычно они растут в холодных слоях воздуха, поднимающихся из глубоких, сумрачных пропастей. Наверное, это было ребячеством — искать на высоте семи тысяч футов эти роковые цветы, но в сердце юноши кипела радость молодости, и, не слушая предостережений дяди, он шел по самой кромке обрыва.
Он даже не подозревал всего ужаса своего положения, да и откуда ему было знать, что по пятам за ним следует сущий дьявол в облике человеческом. Поджидая удобного случая, Хеммель с почти маниакальной ненавистью следил за своей добычей. Ненависть эта, однако, была почти безличной — порожденная воспоминаниями о долгих годах труда, о бремени ответственности, о заботах и тревогах, принесенных ему опекунством, она к тому же усугублялась ужасным искушением, которое он испытывал, глядя на парня. Его извращенная, мрачная душа находила странные оправдания для задуманного им убийства.
Кристально прозрачный воздух вызывал в нем почти дьявольское раздражение. Он предпочел бы, чтобы все крутом застилали низкие облака и туманы, ибо хорошо знал, какой увеличительной силой обладают современные бинокли — вполне могло статься, что какой-нибудь зевака наблюдает сейчас именно за этим местом. Как и рассчитывал Хеммель, подходящий случай скоро представился; долгие недели, денно и нощно, он старался крепить свою решимость, и в нужный миг его жестокое сердце не дрогнуло. Выношенный в душе замысел осуществляется, когда настает время, почти мгновенно. Желание, многократно исполнявшееся в воображении, осуществляется импульсивно, без каких бы то ни было раздумий или приготовлений, убийца оправдывает себя доводом: «Я просто не мог не исполнить задуманного, это было сильнее меня». Слегка подтолкнуть идущего впереди юношу было так тривиально просто, что казалось чем-то почти естественным, само собой разумеющимся: всего-то и делов — неловко взмахнуть рукой, будто теряешь равновесие, и вот уже молодое тело зашатаюсь, упало и заскользило к краю пропасти, зияющей шестью футами ниже.
Перед тем как упасть, Эрик оглянулся, его лицо выражало скорее изумление, чем ужас. Вне всякого сомнения, он понял, что толчок был не случайный. Криво и бессмысленно улыбаясь, Хеммель смотрел непонимающим взглядом, как тело Эрика беспомощно рухнуло в бездну: за спиной рюкзак, на голове шляпа, руки широко раскинуты, в одной ледоруб, в другой — эдельвейс… Пока юноша не исчез за краем пропасти, рухнув с высоты в две тысячи футов, его глаза были устремлены на убийцу. Последнее, что видел Хеммель, — правая рука, все еще сжимающая эдельвейс. Ему особенно прочно врезалась в память эта обнаженная загорелая рука на фоне смутно голубеющего далеко внизу леса. Поспешно закрыв лицо руками, он бессильно опустился на обломок скалы, внимательно прислушиваясь, но глубина пропасти была слишком велика, чтобы он мог услышать звук падения тела. Хотел перебраться в более безопасное место, но не смог сделать ни шагу — голова закружилась, в глазах потемнело, и он впал в беспамятство…
