И опять мы имеем случай напомнить, что в смысле распространенности суеверий Москва XVI века недалеко отстояла от Запада: как раз эпоха гуманизма и реформации была временем наибольшего неистовства в преследовании колдовства, причем с особенной ревностью этому отдавались пуританские сектанты, гордившиеся своим очищенным от идолослужения христианством.
Если смотреть на опричнину 1564 г., как на меру военно-организационного характера, она составляет продолжение реформы 1550 г. Тогда были испомещены кругом Москвы 1000 человек новой службы; также и теперь Грозный выбирает себе "князей и дворян и детей боярских дворовых и городовых тысячу голов", но испомещает их в московском и в замосковных уездах – Галицком, Костромском, Суздальском – и в городах заокских. Преобразователь пошел, однако, гораздо дальше в развитии военной техники. Очень интересно сравнить советы Пересветова с практическим осуществлением военной реформы.
Автор челобитной настаивает на образовании отборного корпуса из двадцати тысяч "юнаков храбрых с огненной стрельбой гораздо учиненного"; он имеет в виду трудную героическую борьбу с крымцами на юге. Пересветов мечтает при этом о каком-то неутомимом воинственном государе, живущем душа в душу со своей армией, и недаром вдохновляется фигурой Мухамеда II. Современная ему Турция выставила в лице Сулеймана II (1520-1566 гг.) еще раз такого же беспокойного завоевателя. К этой роли, однако, не вполне подходил Иван IV.
Правда, Курбский говорит о нем в "Сказаниях" по поводу Казанского похода 1552 г.: "Сам царь, возревновав ревностью, начал против врагов ополчаться, своею главою, и собирати себе воинство множайшее и храбрейшее, и не похотяще покою наслаждатися в прекрасных палатах, затворясь, пребывати (яко есть нынешним западным Царем обычай: все целые нощи истребляти, над карты седяще и над прочими бесовскими бреднями)". Но тот же Курбский рассказывает, что после взятия Казани царь не послушался "мудрых и разумных" советников и не остался на зиму в покоренном городе, чтобы закрепить завоевания, а уехал в Москву. Он, вероятно, неохотно становился во главе армии, как это особенно видно было в 1571 г., когда, уклонившись от командования, он дал возможность крымскому хану подступить к Москве и сжечь ее. Однако во всех случаях, когда ему приходилось руководить военными действиями, т. е., помимо Казанской кампании, при взятии Полоцка и два раза в Ливонии, в 1572 и 1577 гг., войско бьется хорошо и поправляет предшествующие неудачи.
