– Может, вы приняли за нее другую, – говорил он в отчаянии. – Может, там у них две Глаши Парфеновы?.. Пойдемте со мной, вы увидите сами, что я не приврал ни слова, что такой, как она, нет ни в кино, ни на картинках, ни в жизни.
И мы пошли вместе с Петей на свидание.
Свидание было назначено в парке культуры и отдыха, за музыкальной раковиной. Там, возле пруда, стоит одинокая скамейка, на которой вырезано сорок три мужских имени, и сорок три женских имени, и сорок три сердца, пронзенные сорока тремя стрелами.
Петя Коржик сел на скамью, а мы устроились ла берегу пруда, свесив ноги с обрыва к белым кувшинкам, лежавшим на громадных листьях, и отсюда, сквозь деревья, нам отлично была видна скамейка и на ней наш дружок, тревожно всматривающийся в даль дорожки.
Мы заметили девушку почти в тот же момент, что и Петя. Он поднялся ей навстречу и быстро обернулся в нашу сторону, как бы желая сказать:
"Ну, смотрите!"
И мы смотрели.
Нет, он не был обманщиком, наш тихий и скромный Петя Коржик. Все так и было, как он говорил.
Мы отлично видели прекрасную Глашу. Ее маленькие ножки не ступали по земле, а скользили над ней, не касаясь земли подметками. И была она так стройна и легка, что малейший ветерок, казалось, мог подхватить ее и понести вдоль дорожки. А глаза… Поглядел в них красавчик Витя и зашатался как пьяный, и схватился за куст, чтобы не скатиться с обрыва в воду.
– Здравствуй, – сказала она ошалевшему от счастья и робости Пете. – Ты давно уже здесь?
Разве она сказала "здравствуй"? Разве она спросила – давно ли он уже здесь? А нам показалось, что где-то раздалась задушевная песенка, от которой хочется смеяться и плакать одновременно.
– Видишь? – спросил красавчик Витя и схватил за руку умного Мишу.
– Не может быть, – прошептал умный Миша, который умел объяснить все на свете.
А глупый Ванечка вздохнул и ничего не сказал.
Петя взял Глашу за руку и повел ее к скамье.
Он шел, пошатываясь от счастья.
– Глаша! -говорил Петя Коржик, задыхаясь от любви и нежности. – Глаша! Я забыл твою тетрадку по химии. Я забыл ее, Глаша, я не захватил ее с собою, но я верну ее, Глаша, завтра же верну ее, твою тетрадку по химии… – Так он вел ее по дорожке и все говорил и говорил о своей любви, а когда заглядывал ей в глаза, то пошатывался как пьяный.
Мы вернулись в нашу комнату, к нашим книгам и футбольным таблицам, к нашим бутсам и фотографиям, и молча разделись, и молча легли в свои постели, и молча лежали с открытыми глазами, строгие, счастливые и торжественные.
