Вилла Бель-Летра | страница 2
Дальше бинокль бессилен; ты вынужден довериться воображению…
Обнаженный по пояс, преступник войдет в помещение и услышит грудью прохладное дыхание тишины — бодрящую примету терпеливых духов, к чьему присутствию почти привык за те недели, что провел здесь, готовясь к убийству. Подобно танцмейстеру, нырнувшему в гущу кружащихся пар, он метнется к бесплотным гирляндам фантомов и мимоходом подумает, что с некоторых пор любого рода внешним соглядатаям (стало быть, и тебе. Тебе — в первую очередь!) предпочитает этих вот «внутренних» блюстителей пустоты, без коих отныне, пожалуй, ему придется какое-то время скучать. Хоть и нетвердой поступью, зато ни разу не отвлекшись, чтобы опереться на спинку стула и переждать нагнавший его по скрипучей паркетной волне штормовой вал тошноты, он пересечет комнату, вестибюль и окажется один на один с новой лестницей, покрытой ковровой дорожкой, что взбегает багровой спиралью наверх. Продвигаясь по ней босиком, он примется балансировать между перилами и стеной, являя образчик той предпоследней стадии нетрезвости, когда воля и ее антитеза, безволие, внося коррективы в походку, попеременно чередуют шаг и кое-как удерживают равновесие на самой кромке сознания. Внезапно — тебе и ему — вспомнится старый Сизиф. Еще и придется сделать открытие: пресловутый камень, который античный бедняга осужден катить комом в гору, — не что иное, как сама Сизифова голова. Это вас с ним и роднит: голова, думаешь ты мысль того, кто тащит ее вверх по лестнице, и есть та ноша, которую никому никогда не удастся донести до надежной опоры — если, конечно, заключенный в ней разум что-то смыслит в гравитации боли и скуки, а стало быть, и в законах падения метафизических тел.
Но продолжим следить: аккурат меж двумя этажами невидимый глазу объект твоего наблюдения упрется лбом в стену и в этой наполовину покорной, пополам вопрошающей позе переждет минут пять, пока зыбучая рябь под глазами рассеется. Потом ухватится за перила и, как заправский трюкач по карнизу плывущего в облаках небоскреба, пойдет вдоль площадки, борясь с искушением вверить себя притяженью земли, по-червячьи обмякнуть хребтом, примоститься личинкой в углу и если совсем повезет, то закутаться в тень и истаять.
Через минуту искушение поборото: он опять примеряется шагом к ступеньке. Его стойкости (прямо скажем, какой-то лежалой, просроченной, словно тронутой ворсом грибка) помогает не столько упрямство, сколько предчувствие, что, раз поддавшись соблазну отвесного спуска к ватерлинии качки (между прочим, лишь крепнущей баллами), он рискует не удержаться на палубе и, подобно Сизифову камню, скатиться по ступенькам вниз. Потому, запутавшись пяткой в рубашке, он попытается