Я достала сигарету и закурила. Мы молчали, но не испытывали от молчания ни малейшего неудобства. Даже со всеми этими разговорами о ребенке мне было легко, как никогда.
Дэнни вздохнул и нахмурил лоб:
— Ты права, Каллен. Права на все сто. Помнишь, что было со мной после смерти Эвелин? Стоило мне попытаться сказать себе: мол, успокойся, жизнь еще впереди — как эмоции тут же начинали возмущаться: хрена лысого, приятель, нам больно!
Ничего смешного, но сказано было так, что я не смогла сдержать улыбку. Дэнни улыбнулся в ответ, и я накрыла ладонями его стиснутый на столе кулак.
— Забавно, Калли, а ты в курсе, что почти всегда выдуваешь дым из уголка рта? Я это давно помню. А ты сама это замечала?
— Чего?
— Ты всегда выдуваешь дым сбоку; словно что-то говоришь в сторону.
— Ну вот, совсем засмущал.
— Каллен, я в жизни не встречал женщины красивее тебя. Так что смущайся на здоровье.
Он произнес это, ни секунды не колеблясь, но встретиться со мной взглядом не посмел. Сколько в мире хороших мужчин, одновременно застенчивых и способных на комплименты? Все мои недавние знакомцы сыпали комплиментами как из рога изобилия и неотрывно смотрели в глаза, но у меня часто возникало ощущение, что и то и другое гроша ломаного не стоит.
Дэнни извлек из кармана монету и показал незамысловатый, но изящный фокус — раз, два и нет! — специально для меня.
— Здорово, Дэн. А еще раз?
— Ни за что. Фокуснику ни в коем случае нельзя повторяться. Иначе все догадаются, в чем секрет, и все волшебство тут же пропадет.
Я отправилась на кухню за десертом — огромным, ужасно липким и сладким шоколадным тортом, который смотрелся просто сногсшибательно — этакая бомба для желудка.
Увидев торт, Дэнни буквально просветлел. С того вечера началось наше многолетнее состязание, кто больший сладкоежка.
Когда я поставила торт на стол, Дэнни сграбастал блюдо и придвинул к себе:
— О Каллен, как мило с твоей стороны. А ты что будешь на десерт?
За кофе с тортом мы обсудили все на свете. Говорил Дэнни так же, как писал: неторопливо, с хохмами, с постоянной самоиронией. Себе он явно представлялся эдаким счастливчиком, заброшенным в изумительный, алогичный мир с единственной целью — хорошенько осмотреться, руки в карманы, и удивленно присвистнуть.
Впервые познакомившись с ним, я приняла его манеру за наивность, но это была не наивность, а здоровое, ни капли не испорченное умение удивляться. Для Дэнни Джеймса жизнь была удивительной — или, по крайней мере, полна поводов для удивления. Посмотрев на свалку, он мог обомлеть от безумного сочетания цветов — там, где я, поддавшись на его уговоры взглянуть, все равно видела только свалку. Не плохую и не хорошую, просто свалку! Причем эта его манера не раздражала и не была такой уж заразной. Обычно это вообще не бросалось в глаза, пока вы не замечали заинтересованно-спокойный карий взгляд, устремленный на какую-нибудь очередную «диковинку», и довольную улыбку в уголках рта.
