Остров Рондуа возвратился. Удобно устроившись на шее у зверей, мы с Пепси ехали по нескончаемой равнине. Вдали виднелись оранжево-розовые пирамиды, резко контрастирующие с черным вулканическим пейзажем вокруг.
Волчица Фелина рассказывала нам историю своих предков — как они вышли из моря красными рыбами и расстались с чешуей, достигнув суши. Выяснилось, что все животные, попав на Рондуа, претерпевают видовую метаморфозу. Умница Пепси поинтересовался, не придется ли пройти через это и нам, раз мы здесь. Мистер Трейси, чья бархатистая шляпа сидела на покачивающейся при ходьбе голове как влитая, ответил, что мы через это уже прошли.
Верблюд Марцио часто брал на себя роль гида, обращая наше внимание то на голубых птеродактилей, пролетевших вдалеке однажды утром, то на солнце, начавшее расходиться пополам, что означало конец очередного рондуанского месяца.
Многие из этих первых снов сводились к долгим пейзажным панорамам. Говорились разговоры, но зачастую я теряла нить беседы, потому что меня гораздо больше интересовало то, что открывалось глазам. К тому же впоследствии я осознала, что слушаю так невнимательно, поскольку многое слышала раньше. Анекдоты, которые мгновенно забываются, пока кто-нибудь не начнет рассказывать по новой; я сто раз могла перебить животных и сама рассказать сыну, что было дальше: как горы научились бегать; почему рисовать карандашами позволено только кроликам; когда все птицы решили стать одного цвета… Несмотря на такой багаж знаний, я по-прежнему не имела ни малейшего понятия, что мы делаем на Рондуа.
Наше первое после возвращения американское лето выдалось приветливым, и, несмотря на мучительную нью-йоркскую жару и влажность, мы приспособились к темпу и некогда привычному образу жизни. Приятно было, что можно спокойно пойти посмотреть новейшие фильмы, причем опять на языке, понимание которого не требует чудовищных усилий. Я ходила по книжным магазинам и выставочным залам, а раз в неделю мы с мамой тайком выбирались пообедать в какой-нибудь дорогой ресторан, где все официанты писаные красавцы, но еда совершенно одинаковая на вкус, какой бы ни объявлялась в меню — турецкой или китайской.
Я очень стеснялась этого, но толстела и толстела. Как-то я поинтересовалась у Дэнни, возможно ли родить дирижабль. Скорее, сказал он, это будет четырнадцатифунтовый «Сникерс».
