Например, никто из тех римских мужланов не распускал бы павлиний хвост, если бы его пригласили провести ночь в клинтоновском Белом доме, и не просто Белом доме, а в спальне самого Авраама Линкольна в обмен на крупный взнос в фонд Демократической партии. Со времен Уотергейта ее сторонники не перестают подозревать, что установленные в комнате жучки передают их разговоры любопытствующим слушателям и на другой день те не могут сдержать сальных улыбок. Я и сам посмеялся бы от души, но не могу. Не умею смеяться. Удивительно наблюдать, как изъясняются и ведут себя солидные состоятельные мужчины и женщины, когда дорвутся друг до друга, точно самец и самка, — почище чем в фильмах, куда не допускаются дети до шестнадцати. Сейчас уже повсеместно признано, что любая пара независимо от возраста, состояния здоровья и степени взаимного — в обычных условиях — отвращения испытывает потребность потрахаться в знаменитой линкольновой комнате Белого дома, собрав все оставшиеся сексуальные силы ради исключительной оказии незабываемой ночи. Это расценивалось как гражданская обязанность, как патриотический долг. Люди, близкие к президенту, не раз говорили, что спальня Авраама — прекрасное место для занятий этим самым. Вдобавок привлекает возможность насладиться непристойной, непечатной беседой в Белом доме — они же не знают, когда еще им выпадет счастье наговорить непристойностей друг другу и повыражаться всласть про нынешнюю власть в таком почтенном учреждении. Я там был в простынях с каждой парой и с каждой группой высокопоставленных соглядатаев и подслушников. Какие вещи я мог бы порассказать, если б мог говорить! Но я не могу говорить, значит, не могу и рассказать.
Я способен только обонять. Я чую, что чем пахнет, но сам не издаю запаха. Такая уж у меня работа — вынюхивать. Я только обонятельный приемник и вместе со скопищами моих собратьев нюхаю, вынюхиваю, разнюхиваю. Как бы вы чувствовали запах без нас? У меня редкий нюх на дохлую кошку, на кучу говна, на всякое непотребство. А непотребства хватает, его более чем достаточно. Противно нюхать, что творится в столицах двухпартийных демократий, как изволят изъясняться в правительстве — особенно в Вашингтоне и Лондоне. Я всеведущ, потому что повсюду одновременно. Я знаю, что произошло за те восемнадцать минут, которые оказались — о чудо! — стертыми с никсоновской пленки, и знаю, как стирались метры-улики. Вы бы только послушали бонз в Белом доме, когда они вели секретные разговоры об урегулировании во Вьетнаме, эти никсонисты и джонсонисты. Меня чуть не вырвало, правда, не вырвало, потому что я не умею. Я могу рассказать, о чем любой американский президент говорил со своей женой, когда думал, что они одни, и о чем говорил со своей любовницей, когда жены не было. Я находился в Ли Харви Освальде, когда убили Кеннеди. Я был с Мэрилин Монро в тот день, когда она отравилась, и видел, что произошло, и был с ней накануне и за два дня до ее смерти. О ней я мог бы написать целую книгу. Дурную, злую, гнусную книгу, о ней и о ком угодно, кем восхищались. Раскрыть дурные, грязные, отвратительные секреты в жизни любой знаменитости, перед кем вы преклонялись. О, если бы я мог написать книгу!
