мы набрели на них два дня назад и воспользовались случаем, чтобы хоть на время спрятаться от леденящих кровь ветров и неожиданных снежных бурь. В одной из них разместились мы с Хуаном, Хоанес, Гарсия и еще двое солдат, оба родом из Португалии.
Я залез внутрь хижины и огляделся. Португалец и Хоанес, скорчившись и тесно прижавшись друг к другу, спали. Возле Хуана, который раскинулся на старой попоне, неподвижно сидел совсем высохший за время похода Гарсия де Сория. Хуан тихо стонал. Глаза его были закрыты.
— Что с ним, Гарсия? — шепотом спросил я.
— Молчи! — угрожающе прошипел Сория. — Ни слова! Твой друг болен. Это — тиф. Если Орельяна узнает, что в отряде появился тифозный, он прикажет немедленно сбросить его в пропасть. Капитан не будет рисковать людьми…
Я наклонился над Хуаном, расстегнул камзол и рубашку: грудь и шея моего друга были покрыты ярко-красной сыпью. Казалось, ему не хватает воздуха — он часто и глубоко дышал, глотал слюну и стонал. Лоб покрыл мелкий бисер холодного пота.
Мне стало страшно: если это тиф, то гибель Хуана неминуема. Тиф неизлечим.
— Гарсия! — я схватил костлявую руку Скелета и крепко сжал ее. — Что же делать, Гарсия?! Говорят, ты колдун или почти колдун… Спаси Хуана, Гарсия, и я отдам тебе все золото, всю свою долю сокровищ Эльдорадо… Помоги, умоляю тебя…
Ироническая улыбка растянула рот Гарсии.
— Увидим ли мы его, твое Эльдорадо? — насмешливо проговорил он. — Но ты ошибаешься, мальчик, я вовсе не колдун. Я просто опытный человек, которого жизнь многому научила. Ты нравишься мне, молодой идальго, по душе мне и твой Друг. Я постараюсь составить снадобье. Рецепт его дал мне еще в Испании старый мавр. Увы, вскоре после этого его сожгла на костре святая инквизиция. Когда-то я поклялся не помогать людям ни в чем — я ведь ненавижу и презираю их. Но ты, Блас, и твой Друг будете исключением. Не знаю почему, но я о вас думаю всегда, как о своих детях: в родной моей Эстремадуре и у меня растет сын, и ему тоже сейчас семнадцать лет. Только поэтому я спасу твоего Хуана и возьму с тебя не всю, а лишь половину твоей будущей доли. Ха! Сам понимаешь, как смешно говорить сейчас о шкуре неубитой лисицы. Но ты первый заговорил о ней, да и к тому же за всякое благодеяние должно воздаваться сторицей…
И он опять насмешливо улыбнулся, показав удивительно ровные и белые зубы, так не шедшие к его истрепанному, обтянутому сухой морщинистой кожей лицу.
— Но как быть с Хуаном? — спросил я несколько громче, чем следовало бы.
