В комнате началась суета. Активность возрастала с каждым мгновением. Бритые головы с надеждой высовывались в окно, ожидая, что вот-вот потеплеет. Темное бесформенное пятно вывалилось откуда-то сверху и, пролетев перед моими глазами, шлепнулось с отчетливым треском на камни. «Чья-то чашка, — подумал я, — теперь он останется без завтрака, если не получит новую».
Завтрак? Конечно! Начался новый день, сегодня мне надо собрать все свои силы, потому что, я надеюсь, именно сегодня должен вернуться мой любимый Наставник. Перед тем, как я увижу его, будут еще утренние занятия, служба в храме… Но сначала — завтрак. Тсампа — это блюдо, которое никогда не дает чувства насыщения. Но это было единственное блюдо, которое я знал, кроме, быть может, очень редких лакомств из Индии. Я с трудом вышел в коридор, следуя за вереницей детей и монахов, тянущейся вниз в направлении зала, в котором мы ели.
Я немного постоял у входа, ожидая, пока усядутся остальные. Мои ноги были слабы и, когда все кружились вокруг меня, существовала угроза, что я могу потерять равновесие. Наконец я смог войти и занять свое место среди мужчин и мальчиков, сидящих на полу. Мы сидели рядами, скрестив ноги (все, кроме меня — я сидел, поджав их под себя) — около двухсот пятидесяти человек одновременно. Когда мы сели, обслуживающий монах стал разливать тсампу, ходя между рядами, наделяя всех равными порциями. Обычно монахи стояли возле каждого ряда и по специальному сигналу начинали ходить, разнося пищу. Никто не смел есть, пока главный монах не давал сигнала. Наконец все чашки были наполнены тсампой. «Официанты» стали в стороне.
Старый лама подошел к кафедре. Она возвышалась высоко над нами, и лама мог смотреть на нас сверху. Он встал за кафедрой и поднял верхний лист своей книги. Наши страницы, в отличие от западных, были очень длинными и никогда не сшивались вместе. Лама поднял верхний лист своей книги и дал сигнал, чтобы мы приготовились к началу трапезы.
Немедленно главный монах поднял руку и опустил ее, давая нам знать, что мы можем приступить к еде. Мы не заставили себя долго уговаривать. Чтец начал чтение священной книги. Его голос гудел, эхом разливаясь по всему залу, делая неразборчивым большинство слов.
По столовой тихо ходили прокторы, не произнося ни звука, придерживая свои мантии во избежание случайного шелеста.
В монастырях по всему Тибету было принято, чтобы чтецы читали нам, пока мы ели. Считалось неправильным есть и думать о пище. Пища была грубой вещью, необходимой лишь для поддержки тела, которое ненадолго призвано быть обиталищем бессмертного духа. Хотя есть было необходимо, мы не должны были стремиться получать удовольствие от еды. Чтец всегда что-то читал для нас из священной книги, и пока наши рты поглощали пищу для тела, наш дух поглощал пищу для души.
